Когда стало известно об эпизодах насилия со стороны Лены к одноклассникам (коих насчитали около семнадцати), её решено было отправить на обследование в психиатрическую клинику. Там врач диагностировал ей редкий и не везде признаваемый диагноз — садизм. Подобное психическое отклонение объясняется генетикой: в семье Гордеевых был один родственник по линии матери Лены с подобными же отклонениями. Лену оставили на лечение. Семья очень горевала и не знала, как теперь относиться к дочери:

«25 марта 1996 года. Мама с папой плакали, когда навестили меня в больнице. Я всё пыталась их успокоить, а они на меня смотрели очень странно. Я так и не поняла, что означал этот их взгляд.»

В общем, Лена оказалась в психбольнице. Хотя там нельзя было вести дневник, она его прятала от медсестёр и докторов в одно скрытное место, а ручки для написания крала на посту у медсестёр. Впрочем, где-то через два месяца дневник разыскали, и лечащий врач Лены, к удивлению своих младших коллег, разрешил ей вести дневник, дабы «наблюдать в полной мере процесс излечения пациентки». Лена, правда, была не дура и писала выверенные вещи, дабы не вызвать подозрений в том, что ничего у неё не проходит. Кроме того, была ещё одна причина, которая заставляла Лену писать не всё. Это был Саша Гордон (тогда — Саша Брусилов).

Саша содержался в той же клинике с ровно противоположным диагнозом — мазохизмом. Его прошлые опекуны избивали его с ранних лет, и у него выработалась любовь к физической боли. Когда вскрылся факт домашнего насилия, Сашу забрали от родителей и поместили в клинику для лечения психологических последствий избиения. Но, как врач не старался вылечить в нём это отклонение, как медсёстры и медбратья не старались помешать Саше причинять себе увечья, он не излечивался. Тогда он и познакомился с Леной. Она описывает данную встречу таким образом:

«25 июня 1996 года. Сегодня чудной мальчик мне попался. Он часто уходил в уборную, и я решила за ним проследить от нечего делать. И, когда я его застала в туалете, то обнаружила, что он бьётся там об стену. Я спросила его, зачем он это делает. А он сильно разволновался и попросил никому не говорить, что он тут делает. Но всё же пояснил мне, что ему нравится чувствовать боль. И тут я поняла, что именно он мне и нужен. Я предложила ему, что буду сама причинять ему боль, если ему так нравится. Он радостно согласился.»

После этого записи (которые Лена писала на вырванных страницах и которые она, очевидно, прятала от персонала и вклеила позже) были полны описаниями «развлечений» Саши и Лены, состоявших, в основном, из удушений, избиений, покалываний и укусов. Лена, судя по её записям, была в восторге, причём настолько сильном, что написано всё было неровно, будто в состоянии крайнего возбуждения. Что до Саши, то он, судя по описаниям Лены, после их «игрищ» выглядел очень расслабленным и довольным. К слову, стоит сказать, что такими делами они занимались только в период, когда медработники по каким-либо причинам отсутствовали на местах, и в каком-нибудь укромном месте. Например, в туалете или в ванной комнате.

Что же Лена испытывала по отношению к Саше? Как может показаться по ранним записям, самую обыкновенную садистскую похоть:

«5 июля 1996 года. Сегодня я никак не могла выгнать Сашу из головы. Когда мы если в столовой, я всё глаз с него не спускала. Я представляла, что буду с ним делать, когда мы наконец останемся наедине. И ещё больше мне нравилось то, что он то никуда не денется и жаловаться не будет»

Однако вскоре, ближе к концу их «игр», в записях наблюдаются некие заметки по поводу внешности Саши и его поведения:

«4 августа 1996 года. Сегодня Саша булочкой со мной поделился. Он сказал, что я худенькая и что мне нужно больше есть. К тому же, он сегодня очень долго со мной просидел, разговаривая о том о сём. Я спросила его, почему ему так интересно сидеть со мной. Он сказал, что я ему нравлюсь. При этом он покраснел, как помидор, и взгляд в сторону отвёл. Я решила, что надо развить тему, и спросила, что конкретно во мне ему нравится. Он сказал, что ему всё во мне нравится.

Хм, а он славный. Я почему-то думала, что он мною не интересуется. А оказалось, что я вообще ему нравлюсь. При этом он искренне это мне сказал. Искренность — это хорошо»

Однако в августе правда вскрылась: их обоих за их «играми» обнаружил медбрат. Потом вскрылись записи Лены, и было решено разлучить их — Лену послали в одиночную палату и держали там. Её пытались лечить препаратами, от которых, по словам Лены, она впадала в забытье и долго лежала, не находя в себе силы пошевелиться. Это продолжалось около 3 месяцев, после чего в дневнике появилась такая вот запись:

«4 октября 1996 года. Меня выписали! Доктор сказал, что я здорова! Мама с папой плакали, когда мы вновь встретились. Я наконец-то возвращаюсь домой!»

Её лечащий врач действительно верил в то, что вылечил пациентку. Однако это было ошибкой: она не вылечилась, а лишь сбавила обороты из-за препаратов. Однако, когда остатки их выветрились из организма, в Лене вновь проснулась жажда насилия. Правда она, умная девочка, понимала, что, если она снова возьмётся за старое, то её вновь упекут в больницу и будут закалывать препаратами. А потому она вынужденно сдерживала свои порывы. От этого ей было больно. А ещё больней ей было от того, что её разлучили с Сашей и что они так и не узнали, как друг друга найти.

«13 января 1997 года. Скучаю по нему. Очень скучаю. Сегодня смотрела на мальчишек в своём классе и понимала, что им до него далеко. Он единственный сказал мне, что ему всё во мне нравится. Другие никогда мне такого не говорили. Другие говорили, что я должна вести себя вот так, одеваться вот так и т. п. А он принял меня такой, какая я есть.»

Лена стала замкнутой, отчуждённой, перестала общаться с одноклассниками (хотя те и так мало с ней разговаривали, вспоминая её прошлое). Родители заметили это и подумали, что стоит сменить обстановку, ведь «на девочку давят неприятные воспоминания». И было решено переехать в город такой-то в Сибири.

«24 марта 1997 года. Сегодня мы приехали в … /название города скрыто/. Погодка здесь очень холодная. Маме не понравилось. А вот мне очень приятно было вдохнуть морозный воздух. Я как будто посвежела. Думаю, здесь мне понравится».

И действительно: судя по записям, Лена очень быстро свыклась со здешним окружением. Она часто прогуливалась по городским улицам, ходила по магазинам. Вскоре её определили в местную школу, и там она быстро свыклась с новыми одноклассниками. Она очень дружелюбно ко всем относилась.

«23 мая 1997 года. Сегодня мы с Пашей Козловым и Таней Завражной ходили в кино на «Брата». Тане её брат двоюродный все уши про него прожужжал — сказал, что это хит. И ведь не соврал! Очень крутое кино. А главный герой — почти как дядька мой, что из Чечни недавно вернулся. Почти так же себя вёл, когда к нам в гости приезжал.

Потом мы купили в ларьке «Лэйс» и сели есть их в парке. Болтали о том, кто что будет делать на каникулах. Сообща решили съездить на речку. Потом Пашка внезапно похвастался, что у него дома Сега есть. Мы с Таней удивились, почему он сразу не сказал, и напросились к нему домой. Дома он нас «Байкалом» напоил и дал поиграть. Я быстро освоилась в одной игре, где драться надо. Меня прям захватило, и я так долго играла, что меня оттаскивать от приставки пришлось. Потом Пашка похвастался, что по этой игре фильм сняли и что он у него на кассете есть. Мы сели смотреть, но весь досмотреть не успели — мне уже домой надо было идти. А я всю дорогу смеялась, как дура, с того, что одного героя в фильме, который мы смотрели, зовут Морозила. Прекрасное имя. Надо будет какое-нибудь хладнокровное животное завести и назвать Морозила».

После этого Лена часто играла в вышеописанную игру, будучи у своего друга в гостях. И всё же в каждой последующей записи она бросала небольшие фразы о скуке и тоске. Иногда мелькало и имя — Саша. Так продолжалось год. В следующем году произошёл дефолт, и семья Паши Козлова продала дорогую приставку. Лене стало совсем одиноко, она стала менее общительной и часто сидела поодиночке, смотря в окно. Единственное её заметное внешкольное занятие — секция по баскетболу, где она хоть как-то отводила душу.