— Алло, я в процессе поисков.
— Да не ищи ты! Я уже нашла. Эта коробка, оказывается, в моём рюкзаке затерялась. Можешь возвращаться.
Я сбросил. Поняв, что дальше исследование я проводить не могу, я быстро сфотографировал ту запись, которую открыл, положил дневник на место и, обувшись и закрыв квартиру на ключ, направился домой.
Дорога домой была тяжёлой — в основном, из-за раздумий. Кого же имела ввиду Лена под словами «тот самый», «он» и «любимый»? Может, Ивана? Точно нет. Зачем ей фотографировать его издалека? Да и не похож парень на фото на Ивана. Тот был брюнет, а у этого — волосы русые. Да и небритых скул у Ивана не было. Да и стиль одежды у него был не такой. Тогда кто это? Может, ещё одна жертва Лениных ухаживаний? То есть Лена — маньячка, которая преследует парня, доводит его до помешательства, а затем отправляется за новой жертвой? Интересная теория. Для какого-нибудь низкосортного бульварного чтива, но не для реальности. Всё-таки надо быть реалистом.
Когда я вернулся в свою квартиру, Лена и Соня встретили меня объятиями. Я что, вернулся из командировки? Меня не было часа три всего, а они так рады моему возвращению, будто я три года отсутствовал. Впрочем, вместе с недоумением я испытал что-то вроде умиления: как же мило, подумал я, что меня встречают так. После объятий я сходил в душ и переоделся в домашнюю одежду. Когда я вошёл на кухню, свежий, чистый и опрятный, Лена, наконец, продемонстрировала, что такое она искала: это была бутылка коньяка. Я не разбирался в алкоголе, поэтому я не смог понять, какой он примерно по цене. Также я не мог понять, зачем он мне, ведь Лена знает, что я не пью.
— Красивый коньяк. — заметил я.
— Ну ты странный! — засмеялась Лена. — Какая разница, как он выглядит? Главное, какой он на вкус.
— Так я же не пью, и ты это прекрасно знаешь.
— Ну, у всех когда-то бывает первый раз. Сегодня ты потеряешь свою невинность в плане алкоголя.
Я хотел совсем отказаться. Дел у меня других нет, что ли? Я всё никак «Клан Сопрано» смотреть не начну, хотя очень хочу. Я всё ещё не смотрел «Крёстного отца». У меня лежит недочитанная книжка «Преступление и наказание» Достоевского. И неужели я, вместо того, чтобы предаться в свой досуг просмотру и прочтению этих шедевров, буду пить? Нет, ни за что!
— Извини, Лена, но я вынужден отказаться. Не хочу превращаться в своего соседа. Алкоголь — это зло.
— Так ты пей немного, и тогда не будешь алкашом. — попыталась убедить меня Лена.
Я не поддался.
— А что, если мы заключим пари?
— Какое пари? — озадачился я.
— Давай ты выпьешь три рюмки, и я уменьшу домогательства в твою сторону в три раза. Пойдёт?
Ну, я, конечно, был готов к любому, но не к такому. Она от меня отстанет? Всего-то за три рюмки? Ну, не самая плохая жертва. Тем более, что не так уж и поздно. К утру, если что, выветрится. Я решился.
— Хорошо. Я согласен.
— Чудненько. — сказала Лена, достала рюмку и, поставив её на стол, открыла бутылку коньяка и плеснула в рюмку. Я, сев за стол, взял рюмку и понюхал содержимое. Пахло крайне странно. Как некая смесь свежих кофейных зёрен и чистого 95 % спирта. В общем, непривычно.
— Давай же! — подбивала меня выпить Лена. — Ты справишься. Я верю в тебя.
Я начал аккуратно пить этот коньяк. На вкус оказалось ещё более странным. Действительно, это был кофе, смешанный со спиртом, и спирта было явно больше. Я легко выпил первую рюмку и поставил её на стол. Одна из трёх! Ещё две, и Лена от меня отстанет! А та времени зря не теряла и налила мне ещё одну рюмку. Я выпил и её, но она мне далась куда труднее: в голову уже, пусть и слабо, ударило, и я покачнулся. Лена поинтересовалась, не худо ли мне, на что я ответил, что сдаваться не собираюсь и буду идти до конца. Тогда она налила мне третью, роковую рюмку.
Когда я выпил её, тело будто перестало меня слушаться: я облокотился на стул и смотрел поочерёдно на потолок и на стены. Я жмурился, ибо свет на кухне казался слишком ярким. Голова кружилась, я поминутно хватался за неё и пытался массировать, чтобы она прошла. При этом внешне я выглядел так, будто у меня простая мигрень, а не алкогольное опьянение. А Лена села напротив и всё смотрела на меня.
— Чего тебе?.. — спросил я устало. — Чего ты наделала?.. Я ж теперь долго отходить буду…
— Да не волнуйся, это недолго будет. — сказала Лена спокойно. — Давай поговорим, а там и пройдёт всё.
Я, хоть разум у меня и помутился от воздействия алкоголя, всё ещё соображал и понимал, что от разговоров, скорее всего, будет ещё хуже.
— Скажи, а где ты задержался сегодня после работы?
— В магазин ходил… — вяло отвечал я.
— Но ты ничего не принёс.
— Просто так бродил…
— А в каком магазине ты бродил?
— Чего докопалась?.. Ну, бродил и бродил… Не твоего ума дело!
Я понимал, что про следователя рассказывать ни в коем случае нельзя. И пусть алкоголь развязал мне язык, что дало мне возможность чуть нагрубить Лене, я честно старался молчать. Лучше молчать и отговорки в сторону Лены бросать, решил пьяный я.
— А когда ты пришёл ко мне в квартиру, ты не заглядывал в верхний ящик комода? — спросила Лена.
Тут я ужаснулся. Язык так и хотел рассказать о находке, и разум с трудом удерживал его в узде. Я решил действовать так: говорить отвлечённо, чтобы раздражить Лену и окончательно отбить желание спрашивать меня.
— Твоя квартира, кстати… о-очень далеко. Я д-даже удивился… И к-как ты т-только умудрялась ездить на работу?..
— Так ты трогал то, что лежало в ящике комода, голубчик?
Держаться.
— Я н-ничего там не видел…
— То есть ты смотрел в ящик, но ничего там не видел?
Подловила, хитрюга.
— Н-нет, ты что?.. Я не смотрел в днев… — и тут я понял, что начинаю проигрывать, ибо чуть не сдал факт того, что знаю о содержимом ящика. — …вное время суток, что там. Может, в ночное там что-то появится. Как в играх, знаешь?
Да, я нёс полный бред, но лучше так, чем ничего не говорить.
— А мне кажется, что ты не «дневное» хотел сказать… — сказала Лена. — Ты хотел сказать кое-что другое, да? Может, «дневник»?
Я проиграл.
— Какой дневник, Лен?.. Я н-ничего про дневник не знаю…
— Не притворяйся, милый. — сказала Лена. — Я же специально сказала туда не лазить, чтобы ты полез. Хотела проверить, сможешь ли ты устоять. И, похоже, не смог. Какая жалость…
Я решил идти напролом.
— А ты будто в м-мой дневник не лазила! Я же видел эту надпись красную. Ты, небось, всё там прочитала?
— Ну, немного. Кстати, у тебя красивый почерк.
— Не надо только меня «хвалить». Ты везде лезешь в мою жизнь: в мои отношения, в мой дом, а теперь ещё и в дневник! Ты мне всю жизнь испортила в школе…
Я замолчал. В моём разуме через дымку мелькали картины из школы. Лена, с наглой улыбкой сидящая передо мной на парте. Лена, оскорбляющая меня в лицо. Лена, поднявшая меня над землёй и не отпускающая, пока я не признаю что-то. Лена, чуть оголяющая грудь передо мной, чтобы подразнить меня. В животе от такого больно стало. Лена от моих последних слов опешила и ничего не говорила, а я нашёл в себе силы и начал, внезапно для себя, довольно чётко:
— Ты-то не сможешь понять, что я чувствовал тогда. Когда тебя почти ежедневно называют отбросом, ничтожеством и слабаком, сложно остаться прежним. Я был нелюдим, а из-за тебя вообще ото всех закрылся. Только ты и была той, с кем я контактировал. И от этого ещё больней! Ко мне ведь подходили люди, пытались подружиться. Но я пугался их. Знаешь, почему? Потому что я думал, что они ТОЖЕ будет надо мной издеваться. Как ты. До тебя никто не подходил ко мне, не разговаривал так свободно. Не знаю, почему, но это так. И я, пережив эту встречу с тобой, подумал, что все так себя ведут. Что все против меня. Что все будут глумиться надо мной. А мне и тебя одной хватало. А потому я отгородился от людей, ушёл в мир своих фантазий. Но ты и тут меня уничтожала: я рисовал — ты высмеивала мои рисунки; я писал стихи — ты глумилась над моими рифмами. В конце концов я ушёл в чтение книг. Людям, должно быть, удивительно было видеть парня, который ни с кем не говорит, никуда не ходит, а только смотрит в книгу и глаз с неё не поднимает, лишь иногда испуганно оглядываясь. Это твоя заслуга.