Отец однажды сказал, что если бы в мире проводились соревнования на самую бездарно прожитую жизнь, то я бы стал абсолютным чемпионом на столетия вперёд. Самое обидное, мама с ним согласилась.

А ещё мы вчера поругались. Хотел взять денег, чтобы выплатить долг за аренду квартиры, но папаня внезапно встал в позу. Сказал, что его достало оплачивать жизнь неудачника. Ночного сторожа! Прямо так и сказал – найди нормальную работу. И плевать, что я не сторож, а инженер. Ночной инженер-диспетчер. Контролирую ход суточных экспериментов на магнитных плазменных ловушках. Красиво звучит? Вот то-то. Хотя, по факту, я всю ночь сижу перед монитором и смотрю, чтобы пики на графиках оставались в зелёной зоне. А если вдруг они начнут за неё выходить, у меня есть ОЧЕНЬ СТРАШНЫЙ ТУМБЛЕР, которым выключается экспериментальная установка и ОЧЕНЬ КРАСНАЯ КНОПКА, которой вызывается на объект аварийная бригада.

Пять лет работаю этим самым ночным сторожем… тьфу, инженером. И ни разу ещё не довелось мне воспользоваться ни тем, ни другим.

С деньгами вот только беда. На последние купил VR-шлем и несколько игр. Шлем подержанный, да какая разница? Важно не то, что снаружи, а то, что внутри. А там – потрясающие миры. В них я герой, а не инженер-неудачник. Сидеть же тут, в лаборатории, среди графиков, вслушиваясь в мерный писк системы звукового оповещения, мне было очень одиноко. Порой даже хотелось нажать эту дурацкую кнопку, просто чтобы в лабораторию приехали люди.

Кнопку я, конечно, нажимать не стал, вместо этого потащился к холодильнику. Там обнаружил, что эти гады из дневной смены раздербанили полагавшийся мне ужин. Пошарив по полкам, нашёл только пару кусочков просроченного сыра и одно яйцо. Могли бы хоть шоколадку оставить…

С коллегами по работе, кстати, у меня как-то не складывалось. Нет, никаких вражды или презрения с их стороны не наблюдалось. Просто я никак не мог влиться в коллектив. Они дружили, ездили вместе на природу, ходили по барам и концертам. В общем, вели довольно активный образ жизни. Я же зависал в виртуальности, которая казалась мне интереснее и привлекательнее реальности. Из-за разных интересов поговорить с сослуживцами было не о чём. Разве что по рабочим вопросам. Только когда ты следишь за красной кнопкой, больше ничего не делая, этих самых вопросов тоже не возникает. Не скажу, что ситуация меня расстраивала. С данностью проще смириться, чем бессмысленно рефлексировать.

Пока я раздумывал, в чём сварить яйцо, звуки системы оповещения изменились. Повысилась тональность и ускорился ритм. Я удивился, но решил не дёргаться: сейчас всё придёт в норму. Пошарил по шкафчикам, задумался, не сходить ли в соседний зал, вдруг там есть какая-то еда. Потоптался у двери, выйти не решился. Медленно, нога за ногу, вернулся к своему монитору и замер. Все графики вышли из зелёной зоны. Пики добрались до границы координатной сетки, и обрезались. Кинув взгляд на числовые значения, я присвистнул. Похоже, и пришло время очень страшного тумблера.

Я потёр руки, снова посмотрел на графики, прислушался к трелям системы оповещения. Что ж, основания дёргать тумблер у меня есть. По технике безопасности я сначала должен был встать на резиновый коврик и надеть резиновые же перчатки. Но на коврике давно громоздилась здоровенная кадка с пальмой, а где искать перчатки я даже не представлял. Отодвинув стопку бумаг, я добрался до тумблера. Рядом с ним стояла фотография пушистого кота в рамке. «Сибирский или персидский?» – некстати подумал я.

И с этой мыслью рванул тумблер на себя.

Со всех сторон полетели искры, лабораторию стало заволакивать дымом. Красная кнопка пропала из поля зрения, я ткнул куда-то наугад. Видимо, промазал. Ткнул снова, и рука моя провалилась в абсолютную пустоту.

Система оповещения тоже затихла, даже звуков искрящего оборудования больше не слышалось. Только тишина. Неприятная, звонкая тишина.

***

Я лежал. Навзничь, раскинув руки, как крылья. Ладони горели огнём, часть лица, к слову сказать, тоже. Вокруг была странная, заполненная неясным багровым туманом темнота, по которой перекатывались размытые тени. Спина и шея затекли. Надо бы пошевелиться, размять мышцы, посмотреть, почему так болят ладони. Идея показалась мне плохой. Я лежал, оттягивая момент, когда придётся не только пошевелиться, но и вспомнить то, что вспоминать не хотелось. Судя по всему, катастрофа случилась, и не исключено, что именно я в ней виноват.

Прислушиваясь к шорохам, я ощущал лёгкие прикосновения к своему лицу… Стоп! Прикосновения? Крысы!

Внутри себя я громко заорал от страха и, распахнув глаза, резко сел, оглядываясь по сторонам.

Надо мной раскинулось небо. Голубое, украшенное лёгкими перистыми облачками. Красивое. Как в детстве. Взрослые не успевают смотреть на него, носятся по своим важным делам, смотрят под ноги, чтобы не споткнуться. Я вот тоже давно не видел неба.

Ещё раз вздохнув, решился, скосив глаза в ту сторону, где особенно сильно чувствовал прикосновения. И заржал. Страшная, страшная сила меня трогала! Ой, боюсь – не могу. Я провёл рукой по мягким кончикам ковыля. Вокруг, куда только хватало глаз, простиралось поле. Тёплый летний ветерок создавал на нём волны, и оно словно плыло к горизонту.

– Смешно, – сказал я вслух. – Где лаборатория-то? Где город? Я, что, взорвал всё настолько капитально, что – вон, даже ковыль вырасти успел?

Ну, правда же, смешно! Видимо, действительно взорвал. А сам то ли при смерти, то ли вообще умер, и вот это бесконечное небо и бесконечный ковыль – и есть тот самый свет в конце туннеля.

Шагов за спиной я не услышал, поэтому на звук голоса подскочил как ужаленный.

– О, очухался, молодяжнек.

За моей спиной стояла симпатичная деваха. Невысокая, в светлых холщовых штанах и такой же рубахе широкого кроя, невпопад украшенной вышивкой. Как будто рубаху не вышивали, а испачкали нитками яркого цвета. Русые волосы были завязаны в тугой узел. Голубые глаза на загорелом лице светились, словно два драгоценных камня.

– Што молчишь? Не разумеешь меня? – она вздёрнула брови. – Али калечный?

– Ничего я не калечный, – встав, я стряхнул с одежды траву и землю. – Где мы вообще, что это за место?

– Тю-ю-ю, – протянула незнакомка. – А говоришь не калечный. Слободка ж. А ты откель?

– Из города.

– Города? – деваха удивлённо вскинула брови. – Не знаю за «город». Пешком тут только до Слободки можно податься. Коли с паромщиком столкуешься, то до Новосёлки, или вон Вёска за болотами. Города не знаю.

– Ла-а-адно…

Я огляделся. Чёрт! Кругом ковыль, куда идти?

– Слышь, молодяжнек, как кличут-то тебя?

– Юра, – автоматически ответил я.

– Юра, – она расхохоталась. – И имя у тебя калечное. А я Агриппина. Пойдём-ка до хоромы. Мазь наложу, пока рубцы не образовались.

Только тут я вспомнил, как сильно болят руки. Развернув ладони вверх, уставился на ожоги. До обугливания дело не дошло, но волдыри заработал. Неприятно.

– Пойдём, – деваха махнула рукой и скользнула на едва заметную в траве тропку.

Оставаться в поле было бессмысленно, впрочем, как и идти самому куда глаза глядят. Поплёлся за ней.

– Эй, Агриппина, – окликнул её, когда вдалеке показались деревенские срубы. – А не боишься меня в хоромы-то вести? Вдруг я злодей какой, убью, ограблю?

– Меня? – с интересом уточнила она. – Ну, попробуй. Ещё не бывало у нас, чтобы на травницу кто-то нападал. Да и Василий, если что, подсобит. Не тебе.

Показав мне длинный язык, она прибавила шаг.

«Ах, у нас там ещё и Василий», – пробурчал я себе под нос.

Ковыльное поле закончилось, после него обычная трава казалась жиденькой и унылой. Но идти сразу стало легче. Домик ютился на самом краю деревеньки. С одной стороны его огибал ковыль, с другой – подступал лес. Настолько густой и мрачный, что казалось, именно в нём рождаются сумерки, только потом выплёскиваясь на небо. Тёмные стволы, тёмные кроны. Деревья выглядели незнакомыми, но, правда, глубоких познаний в ботанике у меня никогда не было. Не ёлки и не берёзы, в общем.