Трудно переоценить не только человеческую привлекательность, но и точный воспитательный эффект подобной откровенности, позволить себе которую может настоящий герой. Читатель, особенно молодой, воочию убеждается, что присущий (обязательно присущий!) ему самому инстинкт самосохранения — не свидетельство моральной неполноценности, начисто закрывающей дорогу к смелым поступкам, а нормальная реакция человека на опасность. Реакция, которой можно управлять, которую можно (а в ряде жизненных ситуаций обязательно нужно!) подавить — в чем, в сущности, и состоит истинная смелость. Говоря об этом, В. Емельяненко следует добрым традициям лучших произведений нашей литературы — вспомним хотя бы рассказ Д. Фурманова о переживаниях комиссара Клычкова в его первом бою.

Что же толкает Емельяненко, как, впрочем, и Кравцову и многих других, пишущих на «авиационную тему» авторов, на такую откровенность? Ведь вполне могли бы они, честно пройдя свой путь военного летчика или летчика-испытателя, потом взять да включиться в этакий лихой барабанный стиль: не ведали, мол, страха — и баста!

Думаю, что здесь они проявили, точнее — продолжали проявлять смолоду воспитанное в них летной профессией (хотя, конечно, не ею одной) чувство ответственности за то, что они делают, говорят, пишут...

Ответственность за думы читателей, за формирование взглядов на жизнь у молодежи, наконец, ответственность перед такой категорией, как правда . Причем последнее не только потому, что правда, так сказать, вообще лучше вранья, но и потому, что она эффективнее — сильнее любого вымысла...

Щедро рассыпая примеры высокого мужества, проявленного его товарищами по оружию (о себе в этом плане он говорит крайне сдержанно), автор книги не боится показать исключения из общего правила — людей, которые не смогли или не захотели пойти по этому пути: дезертира летчика Иванова или майора К., осужденного трибуналом за систематическое уклонение от боя. Характерная подробность: в тылу, до вылета полка на фронт, майор К. на митинге в своем пламенном выступлении громче всех заверял: «Первый «эрэс» я выпущу за нашу Родину, второй — за товарища Сталина!» Отличать показную фанфарно-барабанную лихость от подлинного мужества — вот чему, кроме всего прочего, учит книга «В военном воздухе суровом...».

Нельзя сказать, что вся книга написана ровно. Рядом со страницами яркими, эмоциональными, содержащими глубокие размышления автора и его персонажей, неожиданно соседствуют страницы какие-то более нейтральные, что ли, соответственно и воспринимающиеся чисто информативно, без выраженной ответной реакции читателя. Слов нет, какие-то колебания подобного рода неизбежно присутствуют едва ли не в любой книге, да и не так уж много у В. Емельяненко таких «проходных» страниц, чтобы обязательно на них останавливаться, но все-таки хотелось бы понять — чем вызваны подобные колебания уровня изложения?

Не берусь ответить на этот вопрос с полной уверенностью... Поначалу естественно возникает предположение, что водораздел здесь пролегает между тем, что автор книги видел и пережил сам, и тем, что рассказывает с чужих слов.

Но нет, эта гипотеза легко опровергается — тот же первый боевой вылет Холобаева и многие другие столь же ярко рассказанные эпизоды происходили, когда автора вообще еще в полку не было. Значит, не в этом дело... Так в чем же?

Мне кажется, что, скорее всего, тут могли сыграть определенную роль внутренние мотивы, заставлявшие в каждом отдельном случае рассказчика рассказывать, а слушателя (он же будущий автор книги) слушать и воспринимать этот рассказ. Одно дело, когда в основе разговора лежала обоюдная потребность товарищей по оружию к душевному общению — между боями или после боев, но обязательно «для себя», без заранее сложившегося намерения написать об этом. И совсем другое, когда собеседник автора, расположившись рассказывать, так прямо с наивной прямолинейностью и начинал: «Слушай... Может быть, что из этого и на карандашик возьмешь». Вот такая откровенная направленность «на карандашик», мне думается, и могла вызвать к жизни страницы, в которых повествование если и не превращалось в сухую протокольную запись (этого ни про один абзац в книге В. Емельяненко не скажешь), то, во всяком случае, заметно теряло в глубине и силе.

...В гражданской позиции автора книги, вызывающей уважение и понимание читателя, особое место занимает присущее ему остроразвитое чувство справедливости . Еще в сравнительно недавние времена нам не раз приходилось быть свидетелями того, как к этой, по самому существу своему сугубо общественной, гражданской категории насильственно приклеивался ярлык так называемого «абстрактного гуманизма». В. Емельяненко воспринимает справедливость отнюдь не абстрактно, напротив — весьма конкретно. А потому не упускает случая оценить или, вернее, представить читателю для самостоятельной оценки каждую ситуацию, в которой справедливость торжествует либо, напротив, попирается.

Вот инженер полка, обнаружив наконец хитрый, проявлявший себя только в полете, но неуловимый на земле дефект мотора, бежит к заподозренному было в ловкачестве летчику, чтобы подтвердить правоту последнего — совершить акт справедливости... А вот история летчика Смирнова, участника беспримерного налета двух (всего двух!) штурмовиков на станцию Малороссийскую, где они не только уничтожили четыре эшелона с боевой техникой и боеприпасами врага, но и надолго вывели всю станцию из строя. Этот вылет, положивший начало высокоэффективной тактике «свободной охоты» штурмовиков, стал предметом специального приказа Верховного Главнокомандования. Сам же Смирнов вскоре был сбит, попал в плен и вернулся лишь после окончания войны. Свой рассказ об этом летчике В. Емельяненко заканчивает словами: «...боевой награды за тот боевой вылет Смирнов так и не получил».

А летчик Зангиев — ветеран полка, участник многих трудных, опасных и притом весьма результативных вылетов — был поначалу включен в состав участников предстоящего Парада Победы, однако... вскоре же из этого состава отчислен: «был в плену и окружении»... Пишет о таких вещах В. Емельяненко так, что чувствуется — горько ему рассказывать о них!