Посвящается каждому, кто хочет осчастливить своего папочку
Глава 1
Тина
Вернувшись домой, я сразу же поняла, что что-то не так. Родители ссорятся, снова, но на этот раз это отличается от того, как они шептались за закрытыми дверями, думая, что я их не слышу. Теперь дело дошло до криков, и я мчусь по коридору к открытой двери их спальни, ковер скрывает шлепанье моих сандалей. От увиденного по моей спине пробегает дрожь. Их спальня находится в полном беспорядке, и я роняю свои тяжелые сумки с покупками на пол.
— Что случилось? — спросила я, испытывая чувство страха от того, что могу услышать в ответ.
Мой голос казался пронзительным и испуганным даже для моих собственных ушей.
— Мы уезжаем, — практически прорычала мама, грубо зачесывая за ухо длинную прядь вьющихся, обесцвеченных волос, которая тут же упала обратно на ее раскрасневшееся лицо. — Начинай паковать чемоданы, Тина. Я заеду за тобой через несколько дней, как только мы получим ключи от нового дома.
— Нового дома? Мы переезжаем?
Я в замешательстве рассматриваю стопку маминых вещей, разбросанных по комнате. Слева от меня, напротив и чуть правее от их кровати, стоял комод из темного дерева, ящики которого были открыты. Дорогие туалетные принадлежности и обувь беспорядочно валялись на мятом стеганом одеяле в бело-голубую полоску, пока мама пархала по скромной комнате, вытаскивая охапки одежды из шкафа, стоявшего справа и наугад запихивала их в два открытых чемодана, лежащих на кровати.
Папа, должно быть, только вернулся с работы, так как он был все еще одет в свою повседневную одежду — рубашку на пуговицах цвета гравия с длинными рукавами, заправленную в темно-синие джинсы с массивной серебряной пряжкой на ремне, на которую мама всегда закатывала глаза, и рабочие ботинки с металлическим носком, покрытые засохшей грязью.
Он не смотрел в мою сторону с тех пор, как я вошла в комнату, как и сейчас, когда я подхожу к нему на дрожащих ногах, сцепив руки и ожидая, заметит ли он мое присутствие. То, как он игнорирует меня, не должно было ранить по прошествии стольких лет, поскольку мне следовало привыкнуть к этому, но это все еще причиняет боль. Сверля взглядом мамину спину, он лишь теребит свою темно-каштановую щетину, как обычно делает, когда злится или же его что-то беспокоит.
Я внимательно осматриваю беспорядок, и в глаза бросается очевидное отсутствие его вещей среди тех, которые были собраны и уложены в ее чемоданы. А еще на полу валяется мерзкий, скользкий и использованный презерватив с оберткой, о котором я изо всех сил стараюсь не думать.
— Папочка? Мы переезжаем?
От страха и растерянности мое сердце бешено колотится, а кровь стучит в ушах. Теперь я редко называю его папой, потому что обычно он хмурится, когда это слетает с моих губ, но это вырвалось само собой.
— Пожалуйста, папочка, поговори со мной, — умоляю я, когда он продолжает меня игнорировать, и топаю ногой, как ребенок, который находится на грани истерики, вместо того, чтобы вести себя как девятнадцатилетняя девушка, которой давно пора выйти за рамки подобного незрелого поведения.
Мама усмехается.
— Тебе больше не нужно называть своего отчима папой или папочкой потому что мы уезжаем, — она указывает рукой между нами, подразумевая лишь нас, — без него. Скатертью дорога.
С этими словами она захлопывает первый чемодан, затем пытается застегнуть молнию и даже прыгает на него сверху, чтобы закрыть до конца.
Мой желудок сжимается, и мне кажется, что меня сейчас стошнит, потому что вся моя жизнь рушится. Затем я поворачиваю голову к двери, когда слышу, как мама произносит: — О, замечательно, что ты вернулся. Я готова убраться отсюда к чертовой матери.
Мужчина, которого я раньше никогда не встречала, входит в спальню моих родителей с ухмылкой на продолговатом, костлявом лице. Он выше папы примерно на шесть дюймов, что о многом говорит, учитывая, что его рост чуть выше шести футов. Но незнакомец тощий, как стручок фасоли — полная противоположность папе, который обладает плотным и мускулистым телосложением, но увесистый в талии. К тому же он выглядит на несколько лет моложе, у него чисто выбритый подбородок и копна светло-каштановых волос, которые резко контрастируют с темными волосами папы, которые начали слегка седеть на висках.
Мужчина поднимает чемоданы с кровати и спрашивает маму: — Это все, милая?
— Мама, кто он, черт возьми, такой и почему называет тебя милая?
Наконец папа начинает говорить, в его тоне слышатся насмешка и ярость.
— Это с ним твоя мать, по-видимому, изменяла мне последние восемь месяцев, не так ли, Сара?
Думаю, это объясняет отвратительный использованный презерватив и смятые простыни. Он саркастически говорит мне: — Поздоровайся со своим новым папой, дорогая.
Я отшатываюсь, в уголках моих глаз быстро собираются слезы.
Нет! Этого не может быть.
Все это нереально.
Я делаю шаг к папе, отстраняясь от незнакомца, и спотыкаюсь о груду одежды на полу. Я с благодарностью выпрямляюсь, прежде чем упасть на него, зная, что ему это не понравится.
Незнакомец даже не представился. Он лишь жутко подмигивает мне, а затем уходит, забирая с собой мамины чемоданы.
— Мама? — спрашиваю я, и слезы текут по моим щекам. — Это правда? Ты и-изменила, и поэтому мы оставляем папочку и переезжаем… к нему?
— Так и есть, и, черт возьми, пора выдвигаться.
Она гладит меня по щеке и выглядит почти радостной от того, что переворачивает наши жизни с ног на голову.
— Не волнуйся, Тина. Тим позаботится о нас лучше Билла. Он любит меня и хочет быть рядом, и я знаю, что он будет хорошо относиться к тебе.
Она слегка потрепала меня по щеке, бросив на папу уничтожающий взгляд, прежде чем выйти и захлопнуть за собой входную дверь.
— Чертова сука, — пробормотал папа себе под нос.
За все то время, что они ссорились, я ни разу не слышала, чтобы он оскорблял ее, и это меня разозлило. Будучи эмоционально потрясенной всем, что я только что услышала и чему стала свидетелем, я теряю самообладание.
Я поворачиваюсь к нему, моя рука дрожит от желания соскоблить щетину с его лица, и кричу: — Что, черт возьми, ты с ней сделал?
— Извини? Ты всерьез обвиняешь меня во всей этой херне?
Он явно озадачен моим вопросом, но выражение его лица быстро становится угрожающим. Теперь он почти всегда в плохом настроении, но я никогда раньше не видела его таким разъяренным. Он тычет пальцем в мою сторону.
— Я ни черта ей не сделал, кроме как давал все, что она хотела!
— Нет, это не так! Тебя не бывает дома целыми днями и ночами, а когда ты здесь, то не хочешь иметь с нами дело! Она сказала, что он любит ее и хочет проводить с ней время, в отличие от тебя, так что, возможно, нам будет лучше с Тимом.
Я заканчиваю свою тираду тем же уничтожающим взглядом, которым одарила его мама, надеясь ранить его хоть немного так же сильно, как он ранил меня все эти годы.
Потому что это правда. Его больше нет рядом, и он не хочет проводить с ней время.
Как и со мной.
Но мне стало не по себе, когда его лицо немного побледнело, а руки опустились. Я не могла винить его, когда он закричал: — Это потому, что я работаю все чертово время! Как ты думаешь, кто оплачивает твои счета, машины твоей матери? Твою страховку и бензин в придачу? Как ты считаешь, кто платит за твой телефон, одежду и все остальное дурацкое дерьмо, на которое тратятся мои деньги? Кто, по-твоему, заплатил за все это дерьмо?
Он указал на мои забытые пакеты с покупками на полу.
Мой желудок сжимается от чувства вины, когда я мысленно подсчитываю каждый пенни, который потратила сегодня, когда была в торговом центре со своей лучшей подругой Бриттани. Я не испытывала угрызений совести каждый раз, когда брала кредитную карту, которую он предоставил три года назад, когда мне исполнилось шестнадцать. Предполагалось, что я буду тратить деньги только на самое необходимое, например, на бензин, еду и, возможно, на новую одежду, когда старая станет не по размеру, но я трачу деньги на все, что захочу и когда захочу.