– Бабы у нас крепкие, – вторил ему бригадир и добавлял крепкое слово, усиливающее его мысль.
– Да-а, – соглашался гость от соседей. – Всё на стариках держится. Без нас никуда, а молодые – так им всё быстро подавай, нетерпеливые они.
– Нетерпеливые они, – вздохнул облысевший и задумался на несколько минут. Затем открыл глаза и начал тихо читать стихи:
– Кто хочет тишины?
Забвения кто хочет?
Кому наскучили те дни,
Которых дух мятежный просит.
Его усилием одним
Не заглушить – он оживает.
С ним нам не справиться самим,
Он наши мысли угнетает.
И думать о покое нам
Уже не хочется отныне,
Но – чу! Прислушайся к словам —
К словам, известным в нашем мире…
Чтец на секунду прервался, а Фэд моментально оживился и продолжил:
– Покой – отрада для души,
Для тела главная обитель.
Мятежный звук, мерцай в тиши,
В нирване ты совсем не житель,
Где бури, там себя ищи,
Огонь и вихрь тебе учитель.
Но что за звук? Кто там, за кромкой?
Там некто сильный, очень громкий,
Неведомый тебе и мне
Конец вещает тишине
И в кутерьму и в бурю гонит,
Насильно за собой зовёт,
И нервы напряжённо стонут,
И он барьеры быта рвёт.
Фэд закончил читать, перевёл дух и прислушался. За окнами бушевала стихия. Океан, глубоко дыша, огромными волнами накатывался на береговые камни. Горизонт был чист, и казалось, что там, вдали, существует тишина и благодать, там нет больших волн, нет порывистого ветра и совсем не чувствуется тяжёлое дыхание океана.
«Какая интересная мысль! – подумал Фэд. – Если нечто бурное далеко от нас и его порывы нам отсюда не видны, то в принципе можно считать, что там всё тихо».
– Там всё тихо, – громко сказал он и взглянул на, как казалось, задремавшего Вила.
– Там, где нас нет, всё тихо, – пробормотал облысевший. – Но на самом деле это иллюзия, не выдерживающая никакой критики.
Фэд что-то буркнул себе под нос, и было непонятно, согласен он с собеседником или возражает. Возражает скрытно, не выдавая себя, точно так же, как в камере, когда ему предложили помощь после жёсткого допроса.
– Парень, – тихо произнёс над ним хмурый. – Парень, ты молодец – хорошо держался. Никого не сдал. Молодец.
Хмурый приложил к его синяку холодную тряпку.
– Вот, заразы, пристали к пацану, сволочи! – продолжил хмурый.
– Это было… – Он попытался вспомнить, когда это было.
Фэд задумался и вспомнил тот злосчастный день, когда кто-то их предал. Да, пожалуй, и не предал, а просто проболтался. Только потом, кажется, через несколько месяцев выяснилось, что Серый (такая кличка была у одного из связных) в кабаке по дружбе ляпнул об их конспиративной квартире. Конечно, этого Серого тихо убрали. Боевая организация своё дело знала.
А хмурый сосед по камере прилип как банный лист с душевными разговорами и поначалу казался таким заботливым и душевным, что Фэд ему почти поверил. Хмурый всё расспрашивал его о жизни, о семье и прочей бытовой чепухе, рассказывал о себе, о том, что тоже ненавидит этих пузатых, которые угнетают простой народ. После двухдневного пребывания хмурый объявил, что его могут скоро выпустить, потому что на него у них почти ничего нет. Сказал, что как вернётся домой, так сразу сообщит ребятам, что здесь страдает парень, волевой боец, правильный товарищ, и как бы между делом спросил:
– Кому сообщить о тебе, товарищ?
Фэд встрепенулся и не сразу ответил. Ему показались слишком подозрительными эти ласковые, участливые слова хмурого.
– Некому обо мне сообщать, – тихо ответил он и заметил некоторое замешательство хмурого, который, наверно, не ожидал такой скрытности от молодого парня.
– Ну ладно, некому так некому, – пролепетал сосед и удалился к себе на койку.
А на следующий день задержанный снова сидел перед следователем и молча вспоминал услышанный ранее стих:
И кажется, что то мгновенье,
Что за чертой случайностей живёт,
Прекрасно будет, без сомненья,
И ждёшь его – а вдруг оно придёт.
Та роковая сущность,
Что таится пока ещё неведома сейчас, —
Как знать, быть может, там всё пусто
И это где-то поджидает нас.
– Вы что-то сказали? – спросил Вил.
Фэд покачал головой, вздохнул и проворчал:
– Сидим, отдыхаем, а ни попить, ни закусить. Где человек, который…
– Который в этом раю может нам что-то подать? – продолжил Фэд. – Никого, хоть кричи.
– Да-с, запропастились помощнички! – проворчал облысевший. – Не то что раньше. Раньше бывало… – Он мечтательно покачал головой, взглянул куда-то вверх и, легко вздохнув, произнёс: – Был порядок. А сейчас…
Фэд в знак согласия кивнул и решительно добавил:
– Революционный порядок. Железная рука революции правила. – Он резко поднялся с кресла и гаркнул: – Эй, человек! Подь сюды!
Через полминуты появился тонкий человек и, кивнув, что-то спросил на чужом языке.
– Вина! – гаркнул Фэд и подозрительно уставился на вошедшего.
Тонкий человек понял, о чём его просят, и, видимо, спросил, какое вино требуется.
– А подай-ка нам, голубчик… – Фэд на несколько секунд задумался, а затем с лицом ехидного человека произнёс: – Хересу нам… – Он саркастически сморщился, словно предчувствуя фиаско тонкого человека, и добавил: – Де-ла-Фронтера.
Тонкий человек замотал головой, показывая, что такого вина у них точно нет, и забормотал, перечисляя другие марки.
Фэд, весьма довольный ответом, громко заговорил, показывая, что ему надо такое вино, чтобы в животе было хорошо и в голове тоже, и чтобы вино ударяло в голову, а там было бы приятно и весело. Он поглаживал живот, стучал по голове, изображал брызги эмоций, жестикулируя руками и пофыркивая губами. Тонкий человек в конце концов произнёс: «Кава» и вопросительно уставился на Фэда.
– Кава, кава, – повторил Фэд и проворчал: – Ничего не понимает. Интересно, что принесёт?
Через несколько минут собеседники откушивали игристое и Вил, оторвавшись от бокала, произнёс:
– Местная шампань.
– Нормальная шипучка, – согласился Фэд.
– Шипучка, – повторил Вил и подумал, что там, в деревне, таких вин не было, а была самогонка. Когда-то в каждом дворе самогон готовили впрок, к свадьбам, к праздникам, а то и так – ведь положено после баньки пропустить пару стопариков хлебной водочки собственного изготовления. А после, когда уж Вил пацаном наведывался к тётке, самогона мало готовили – некому потреблять было, одни бабы на деревне остались.
Бывало, зайдёт к тётке бригадир побалагурить с гостями, да и задержится за столом. Примет самогоночки – и пошёл разговор о том, о сём, а как не одну стопку искушает, так на песни его тянет. Всё больше короткие частушки исполняет скороговоркой, веселит сам себя и гостей тёткиных.
– Ох! Подружка хохотушка,
Приходи на сеновал.
Поиграем мы в игрушки,
Ох! Давно тебя не знал. —
не то пропел, не то, надрываясь, прохрипел бригадир.
Тётка, выставляя на стол чугунок с только что сваренной картошкой, незлобиво набросилась на «певуна»:
