Фэд усмехнулся, услышав последние слова облысевшего, и ответил:
– А я городской с пригородным уклоном.
– Вот, батенька, и обнаружились противоположности. Можем диалектически пофилософствовать.
– Что ж, можно и пофилософствовать, – согласился Фэд. – Только темка какая-то мелкая. Глубины нет, партайгеноссе.
Вил хитро улыбнулся и начал читать:
– Город двинулся к деревне,
Скарб собрали сто возов.
Вы, товарищи, поверьте:
Всё собрали до основ.
Умывальник и посуду,
Ванну, белый унитаз,
Шкаф, кровать и эту штуку,
Как же – это про запас!
Штучки-дрючки, мелочь быта,
Без него житья нема.
Вилки, ложки и корыто,
Чтоб комфортно на века.
Собирались коллективом,
Обсуждали, что и как,
И поехали все с миром,
Не спеша, не впопыхах.
Книги умные забрали —
Как, чего и где сажать?
И инструкции к скотине
Не забыли паковать.
Вооружились досконально.
Случай мелкий и большой
Разрешались не банально,
Без науки ни ногой.
Вот с пригорка появилась
Деревенька – тишь и гладь.
Городские прослезились:
Ох! Какая благодать!
Небо, поле и листочки,
Воздух – хочется дышать.
Речка, белые цветочки —
И резвиться, и играть
Можно долго. Заморочки
Можно просто забывать.
Беззаботная житуха,
Счастье всюду и окрест.
Ах! Какая это пруха —
Жить средь этих славных мест!
Облысевший поперхнулся, прекратил чтение и закашлялся.
– Длинный стих, – вроде бы оправдываясь, произнёс он. – Когда закончится, неизвестно, а смыслы надо бы знать.
Фэд в знак согласия кивнул и спросил:
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Можете, голубчик. Конечно можете, – ответил Вил и, пару минут передохнув, продолжил:
– Деревенька растворила
Городское естество,
Поговорки не забыла:
Вещь не к месту – баловство.
И стоят с тех пор по хатам —
Где в почёте, где кой-как —
Штучки-дрючки – это ж надо!
Сколь забавны, раз их так!
Вот, к примеру, те штиблеты,
Кои блёскают в глаза.
Им как раз, по всем приметам,
Выходить на двор нельзя.
Бабка старая сказала:
«Мне красивое давай
И штиблеты надевай».
А дедуля вторил ей:
«Ты в штиблетах, ей-ей-ей,
Краше всяких королей».
Вот на том и порешили —
К бабке в гробик положили.
– К чему это вы клоните? – перебил чтение Фэд.
Вил недовольно поморщился, покачал головой из стороны в сторону и пробурчал:
– Перебили главную мысль. Зачем же так? Этак и до смыслов не доберёмся.
Фэд, делая вид, что не понимает собеседника, отвернулся в сторону окон и ответил:
– Вы, партайгеноссе, можете быть кратким? А то до утра не доберётесь до финала. Краткость – это, знаете ли…
Облысевший резко отреагировал и произнёс:
– Краткость в нашем случае – торопливость, и более ничего. А торопливость, батенька, вредна, как сорняк в огороде. С ним, с сорняком, приходится бороться каждодневно и постоянно, а чуть зазевался – культурное растение пропало. Вот так и у нас что-то может пропасть.
– Что у нас может пропасть? – возмутился Фэд. Он даже встал, опёрся правой рукой о спинку кресла, а левой поскрябал по редкой бородке.
– Что, позвольте спросить, может у нас пропасть? У нас, у которых всё осталось там… – В этом месте он оторвал руку от бородки и махнул ею куда-то назад и в сторону. – Там было всё, а здесь тихий уголок и больше ничего, – добавил он менее эмоционально и уставился на Вила.
– Вы, батенька, опять нервничаете, а это нехорошо. Это, опять же, от торопливости, – очень спокойно произнёс облысевший и предложил: – Вы сядьте, голубчик. Успокойтесь, а я продолжу.
Фэд злобно посмотрел на него, но ничего не сказал, а только плюхнулся в кресло и недовольно вздохнул.
– Излагайте свои смыслы, – проворчал он и затих.
– Трудовое лето пролетело быстро, – начал читать Вил. – Осень наступила, в поле стало чисто.
Всё зерно в амбаре, лес преобразился,
Листья облетели – стал он неказистым.
Дождь полил округу, солнце редко блещет,
И пошло по кругу – не нужны нам вещи.
Что от них здесь толку, здесь, в глуши далёкой:
Положил на полку – и сиди, не охай.
Ни тебе театра, ни тебе музея,
Сел возле оконца, на тоску глазея.
Облысевший на секунду остановился, заметил, что Фэд всё-таки внимательно слушает его, и продолжил:
– На деревне осень, на деревне праздник,
Трудная работа отошла на задник.
Радуйся, крестьянин, песни пой и смейся,
Ты не горожанин, радость, громко лейся.
Ты теперь свободен от полей натужных,
Покорми скотину, и гуляем дружно,
Хороводы, пляски, прочие забавы —
Зашумит деревня, мужики и бабы.
Смотрит горожанин, не поймёт покуда,
Что это случилось? Что это за чудо?
Нет у них культуры, нет салонов разных,
Нет здесь даже туров, чтоб благообразно
Осмотреть причуды, где не так опасно.
Смотрит горожанин – хочет веселиться,
В пляску хочет, в песню, словно как напиться,
Гармонист смеётся, пальцы звонко пляшут.
Вам бы посерёдке, где руками машут.
Ночка наступила, замерла деревня,
Горожанин тихо, словно по веленью
Деревенской силы, пал к себе на койку,
И раздумья лихо обступили гостя:
«А зачем плясал я и, как дурка, ойкал?»
Облысевший закатил глаза и речитативом почти пропел:
– Ой! Деревня моя, моя душенька!
Ой! Послушай меня ты радушненько.
Я приехал к тебе жить не временно,
А теперь я безвременно
Сомневаюсь, себя не любя,
И готов я отторгнуть тебя.
Фэд криво улыбнулся и заметил:
– Будем песенки петь про бедную деревню, а что же город? Он что, не достоин песенок?
Облысевший закрыл глаза и молчал. Ему совсем не хотелось говорить – может быть, он вспоминал ту деревеньку, где когда-то побывал, а может, ему просто захотелось помолчать. Фэд около минуты смотрел на него, а затем сначала медленно, потом всё убыстряя темп, заговорил. Он читал знакомый ему с молодости стих:
