Евдокия Герасимовна, тёща Нины и по совместительству мать её мужа Петра, готовила превосходно. До кухни невестку не допускала, разве что, как сейчас, позволяла разлить по тарелкам. Сейчас она сама прилегла в комнате, где жили молодые на общей площади с нею и двумя братьями Петра, Колькой и Сашкой. Старший брат Гришка занимал со своей семьёй вторую комнату их большой квартиры в бараке.

Вот прогудел на прощание состав с Черемхово, значит, муж скоро будет, пора накрывать на стол. Она протёрла и без того чистые тарелки, поглядела, как отблескивают силуминовые ложки со звёздочкой и надписью "г. Сталино СВРПК"и стала разливать обед.

"Эх, как не хватает своих детишек в доме…" – вздохнула Нина, вспомнив сорванцов Гришки.

Она мечтала о большой семье. Знала, что у неё точно будет пятеро деток. Две девочки и три мальчика. Ей проезжая цыганка нагадала. Нина отдала той свой любимый платок, тайно желая, чтобы пророчество сбылось. Но неустроенность быта пока не давала надежд на осуществление мечты.

Квартиру в бараке получили Гришка с Петром, когда Петю отправили на курсы дежурных по станции. Сам Гришка работал составителем, а Пётр стрелочником. Но как ни странно, в дежурные попадали только стрелочники, отучившись на специальных курсах.

Но вот так удачно начавшейся карьере мог грозить полный крах. У Петра всего лишь четыре класса образования, а чтобы стать Начальником Станции, надо было иметь за плечами как минимум школу, не говоря уже о техникуме. Но учиться упрямый муж не желал. А зачем? Считать крупные денежки, кроме рынка в Черемхово, особо негде, да и зарплата в двести пятьдесят рублей не даёт разгуляться счёту больше тысячи, и то востребовано больше вычитание, чем сложение и умножение, в табелях и вовсе расчёт простой, знай только циферки, да буковки, а другого ничего и не надо. Ну, а что касается писанины… Вот здесь даже у Нины руки опускались. Сама-то она была грамотная, окончила целых семь классов, ей даже предлагали учительницей начальной школы пойти в Черемхово. Но своего мужа обучить она не могла, как ни старалась. Да он и разговаривал так, что не всякий поймёт. Нет, местные-то понимали его сибирский говор, но, не дай бог, ему надо письмо написать, здесь он всегда жену просил помочь. В грамоте совсем не видел толк. Разве что брат Гришка его заставлял штудировать учебники, чтобы Пётр в люди выбился. А то уже скоро двадцать восемь, а он всё меж вагонами лазит, как шпанец. Даром, что сам юркий и прыткий, да и ростом невелик.

Но именно хитровыкрученный Гришка пропихнул брата на эти курсы по разнарядке. Нина, так же как и муж, была стрелочницей, но девушкам такая должность не светила. А Пётр отлично знал азбуку Морзе, что сыграло решающую роль при подаче документов.

– Дарова жана, ёпта! – муж появился как чёрт из табакерки.

С ходу обнял, груди сжал, по заднице хлопнул и прямиком за стол.

– А руки кто мыть будет? – вспылила Нина.

– А шо? Я вчерась их мылил, – ляпнул и сам загоготал. – Эт не хрязь, а трудова накипь! Полезна приправа!

– Руки, я сказала! – нахмурилась жена.

– Ех… Оно пошто поди конешно, не иначе, ка ваще… – извиняясь и подняв руки кверху, Пётр стал вытекать из-за стола, уже пожёвывая откусанный ломоть ржаного хлеба.

Он никогда не спорил с женой, свято выполняя её пожелания. Тазик с водой был при входе, можно было ещё с порога сполоснуть, но Пётр надеялся, что на этот раз прокатит. Не прокатило. Пошаркав для вида дегтярным мылом и поглядывая, следила ли жена, сполоснул руки и направился опять к столу, вытирая кисти о засаленную гимнастёрку.

– Вот, не может порося без грязи! – вспылила Нина, вскинув руки. – Что мыл, что не мыл, опять своих микробов со штанов на пальцы запустил!

– А шо йих баяца? Оня своя! Родненька! – и муж снова загоготал.

– Петь, а ты слыхал, что у Паловны сына хотели на Дальний Восток отправить после Военного Ущилища?

– Дык и прально! Пущай Миру повидат!

– А, вот, она не согласна была с этим. Ездила к их командиру… Или как он там называется, начальник того училища. И, знаешь, добилась своего! Завтра сын едет поближе к Европе! Представляешь, в Брест его распределили! Ой, счастливая она! Ты не представляешь!

– Да шо нам Яропа! Нам и тута неплохо. Я те ска́жу, тикать оттэда надыть. Плохо там будя. Ядним словом – Краина.

– Ты про немчину что ли? Да не посмеют они! Наш Молотов же с их Риббентропом Мир заключил! Не посмеют они договор нарушить.

– Эх, Нинка, Нинка… Светла ты голова, а дурна. Будя война, будя! Нет веры той писульке! Нам бумажка та нужа былать, шоб оттянуть времько. Успеть подшаманить текняку. Танкив настрогать, да войсков насобрати, обучити. Нам ба годка два и не сокрушить нас ни в жисть! – Пётр стукнул кулаком по столу, будто таракана прихлопнул.

На грохот вышла Евдокия Герасимовна:

– А ну, цыц! Развели тут филармонию. Чего своими барабанами стучишь?!

В гневе мать была страшна, но пока что это был ещё штиль в её поведении.

– Ответ пришёл с курсов?

– Аха… – радостно залыбился Пётр.

– Ну, говори, чего тянешь? – кинулась к мужу Нина. – Приняли?

– Аха… – яки кот сиял муж.

Нина завизжала от радости, подскочила ближе к мужу и стала его целовать:

– Я так и знала! Я верила в тебя! Главное, ты отлично знаешь эту чёртову азбуку! Я, вот, никак освоить не могу. Эти точки, тире, запятые. А грамматику мы с тобой поднатаскаем! Сегодня я в ночь, завтра вместе позанимаемся.

Пётр вздохнул, облизал ложку после враз растаявших в тарелке щей и поплёлся к выходу.

Еду утром в электричке,

Слышу песню дедову,

Я его души частичка —

Вместе за Победу мы!

Ух-ты, ах-ты!

Что-то здесь не так-то!

Давно я так рано не езжу общественным транспортом. Раньше, помню, в Шесть Тридцать утра каждый будний день я уже на перроне в ожидании электропоезда. На электричке и подвалами Москвы в те дни удобнее добираться до работы из Домодедово до Октябрьского Поля. На машине часа три, липездричкой и подземкой за два часа. И поспать в дороге можно, и пописа́ть свои рассказы, ну или почитать чужие, да и пообщаться в сети (тогда единственная лишь Аська рулит).

Вот и сейчас жена довозит меня до вокзала Домодедово по пути на свою работу. Минут пять в очереди на кассу (не привык я к терминалам). Я лет десять не пользуюсь этим транспортом. В России многое меняется за эти десять лет, хотя, с другой стороны, почти ничего не меняется за триста годков.

Я уже на перроне морожу уши в ожидании состава. Десять минут – это сейчас ужасно долго для ожидания транспорта.

Но вот и вагон останавливается напротив меня, радушно распахивая двери. Усаживаюсь поудобнее по ходу движения к окошку и почти мгновенно отрубаюсь – годами выработанный навык не растерян!

Забытьё.

Просыпаюсь мгновенно. Хотя и торможу, будто во сне. Сперва слышится странный звук. Не могу вспомнить, что это за инструмент. Ах, да! Точно! Губная Гармошка! Надо же! Гусли или домбру, наверное, чаще показывают по телику. Необычный звук. У меня с ним ассоциации с вестернами или фильмами про войну, когда солдаты играли на трофейной диковинке.

Точно – солдат!

В начале вагона появляется немолодой уже солдат в старой потрёпанной гимнастёрке. Она не современная, почему-то сразу всплывает образ обычного фронтовика времён Великой Отечественной, возвращающегося с боёв домой. Пилотка держится каким-то образом на левом плече, форма ранневоенная, ещё без погон. Через правое плечо вокруг тела до бедра намотана шинель. Раньше, в детстве, мы не догадываемся, что это у солдатиков в фильмах такое через всё тело висит, и наивно полагаем, что они зачем-то носят так автомобильные шины. Да мы и сами так иногда велосипедные от "Школьника" вокруг себя обматываем, когда играем во дворе в войнушку. Гимнастёрка старая, потрёпанная, но опрятная. Чистая и даже выглаженная. Наверное, мужичок у своего деда одалживает её для выхода на заработки. Кто-то под афганца косит в переходах, кто-то под современных бойцов с СВО. А этот зачем-то решает закосить под солдата давно минувшей войны. Не актуально. Не достоверно.