— Как интересно, слушай! — Марина сидела, мечтательно уставившись на меня, — это же всё сфотографировать можно! И нужно!

— Какие твои годы, — успокоил я её, — успеешь ещё. А вот кисель остывает.

— Так, с кашей всё! — девушка вручила мне миску, в которой оставалось примерно с четверть, да и то в основном мясо, — больше не могу! Больше уже во вред пойдёт! И салат я весь съела, смотри!

— Давай, — принял я кашу, потому что у самого в животе уже немного поскуливало, — доесть надо обязательно, выбрасывать нельзя. А ты вон, яичко пока скушай, тьфу ты, господи прости!

— Скушаю, Саша, скушаю! — Марина рассмеялась, сверкнув мне белозубой улыбкой, — ух ты, а если оно всмятку? Тогда я его сейчас вот так!

И она моим ножом отпилила этому яйцу верхушку, а я, увидев это, тут же постарался принять как можно более удивлённый и недоумённый вид, хотя, если честно, мне даже и притворяться не пришлось. Марина снова хихикнула и, картинно подняв передо мной это яйцо срезанной частью вверх, черенком ложки пробила белок и вылила оттуда весь желток на ломоть уже чуть подсохшего, но всё ещё очень свежего белого хлеба.

— М-м-м! — даже закачалась она на месте, откусив и прожевав кусок, — пусть без соли, но как же это вкусно, Саша! И белый хлеб, и яйца, и масло, — всё, ухожу в лётчицы! А я ведь до войны, если бы ты знал, так любила яйца-пашот на завтрак, мне мама иногда готовила! Но второе есть не буду, давай делиться по-честному!

— Давай ещё честнее, — предложил я, — мне белок, тебе желток, я его не люблю.

— Точно? — спросила она, тут же хватая второе, — смотри!

— Точно-точно, — соврал я, — у нас, в деревне, их только вкрутую и едят. Так что бери, куш… да что со мной такое сегодня, ешь давай, в общем!

Она без лишних слов схватила второе, а я сидел и, выковыривая ножом варёный белок из скорлупы, прятал глаза, не в силах удержать глупую, счастливую улыбку.

— Спасибо тебе, Саша, — вдруг сказала она, когда мы уже добивали кисель, — за сегодняшний день спасибо. Как будто бы и нет этой войны проклятой, как будто бы и не с нами она.

— А уж как мне хорошо, — ответил я, — лето, солнце, нежданный пикничок, самая красивая на свете девушка рядом, а если собрать всё это вместе — то это и будет самое настоящее счастье! Я ведь утром даже и представить себе не мог, что так получится!

— Я тоже, — согласилась она, — но ты вот что! Будешь в Москве — приглашаю в гости! Адрес я тебе потом в письме напишу. Ответный пир делать будем! —последние слова Марина произнесла со смешным грузинским акцентом.

— Обязательно, — согласился я. — И напишу, и адрес узнаю, и в гости приеду. И — я ведь это серьёзно, Марин. Больше ни к кому — только к тебе.

— И я серьёзно, — решившись на что-то, ответила она, улыбаясь мне с напускной уверенностью в себе. — Очень-очень серьёзно, Саша.

И вот только я собрался ответить ей что-то хорошее, как вдруг от штабной землянки адъютант нашего комэска завопил своим противным голосом во всё своё мерзкое горло, а остальные дуболомы по цепочке подхватили, разнося его клич по всему лётному полю:

— Вторая эскадрилья! На КП полка! Задачу ставить!

— Чёрт! — спохватился я и вскочил на ноги, — меня! Марин, ты вот что, ты миски собери и вон к тому грузовику отнеси, хорошо? И вот ещё что, Марин, — тут я нагнулся и обнял её, как смог, всё ещё сидевшую на траве и откинувшуюся назад, да быстро поцеловал в губы.

Она не отстранилась, не закрыла глаза, поэтому пришлось мне отрываться от неё самому. Но не отпустил, а сгрёб в охапку и поставил на ноги.

— И вот ещё что, Марин, — я заговорил с ней как можно ласковей и при этом серьёзней, — ты дождись меня сегодня, ладно? Тут недалеко и недолго, часа два с половиной самое большее, хорошо? Ты меня дождись и я вернусь к тебе, вот увидишь!

Она лишь медленно кивнула, а что там такое плескалось в её больших синих глазах, я разглядеть уже не мог, потому что нагнулся, схватил свой реглан, да со всех ног кинулся в сторону КП.

К комэску я подбежал, несмотря ни на что, в числе первых.

— Да шевелитесь вы! — прикрикнул Воронцов на отставших, — пока время есть!

Отставшие наддали, и вот уже мы стояли в широком, плотном кругу, доставая из планшетов карты.

— Значит, так, братья-славяне, — жёстким тоном начал комэск, — курорт закончился, с этого дня начинаем работать по-настоящему. Скоро весь полк каждый день вылетать начнёт, но сегодня мы идём восьмёркой и ты ещё с нами.

Тут он ткнул в меня пальцем, а я лишь с деловой готовностью кивнул.

— Я веду первую четвёрку, — продолжил он, — Агафонов, ты поведёшь вторую. Вылет будет очень сложным, поэтому пары разбивать для тебя, Артемьев, не стану. Сам подберёшь себе кого-нибудь, потом, из нового пополнения. Сейчас со мной пойдёт пара Говорова, с Агафоновым пара Винокурова. Ты, комсорг, пойдёшь с нами как инспектор по пилотированию, потому держись сзади или сбоку, да про фотоаппарат свой не забывай, у штабных на него вся надежда.

Я снова кивнул, эту практику я знал, смысл её был в том, чтобы следить за работой группы прямо во время полёта, при этом поправлять молодых сразу на ходу, открытым текстом, точнее голосом, выручать их в сложной ситуации, приводить в чувство, если растерялись, а по возвращении домой проводить разбор полётов. На штатную должность инспектора ставили лучшего аса дивизии, но вот на таком уровне, эскадрильном, сгодился и я. А ещё это говорило о том, что доверял мне мой комэск очень серьёзно. Ну, или чтобы было на кого ответственность повесить.

— А то задолбало, понимаешь! — вдруг не в шутку заорал Воронцов на оставшуюся без дела четвёрку. — Вроде облётанные уже, вот что вы жмётесь в воздухе друг к дружке, что вы лезете друг на друга, что вы болтаетесь в строю как цветок в проруби! Вчера соседи всем составом вылетали, так перемешались над целью, устроили там кашу, перепутались, стали налезать один на другого, и два самолёта столкнулись! Один — хрен бы с ним, его не жалко, дурака, так ведь второй, которого он убил, штурман полка и герой! Был!

Комэск и правда сейчас оставил дома наши самые слабые пары, но злость его была мне не очень понятна, хотя причин тому могло быть множество. Может, это знакомый его погиб, а может, сверху всем за это хвоста накрутили без жалости, на разбирая, и правым и виноватым, да потребовали предупредить подобное в дальнейшем, что, кстати, уже было больше похоже на правду.

— Значит, так, — чуть успокоившись, продолжил Воронцов, — цель на сегодня — аэродром транспортной и прочей среднебомбардировочной авиации, вроде бы. Раньше мы о нём не знали, но партизаны маякнули. Сейчас отправили туда пару истребителей на разведку, как только подтвердят — вылетаем. Если цель стоящая, если нам удастся разбить взлётную полосу, а это и есть наша главная задача, то за нами поднимут весь остальной полк, а может, что и всю дивизию, и дивизию петляковых тоже! Ясно вам?

Мы озадаченно кивнули, и он, оглядев нас, стал объяснять дальше.

— Но главная сложность в том, — комэск на этих словах вздохнул, — что далековато они от нас, под двести километров примерно. Хейнкелю-то, сто одиннадцатому, чёрт бы его побрал, на эти двести километров плюнуть и растереть, а вот нам тяжело будет.

На этих словах Никитин, ведомый Димки Говорова, прямо почернел весь, до того ему стало невмоготу, но он сумел удержаться от горестного вздоха, не желая привлекать к себе чужое внимание. Странно, такую маету я видел в первый раз, обычно-то ребята обижались, если их не брали, но всех за один стол не посадишь, особенно если он маленький.

— Карты достали? — посмотрел на личный состав Воронцов, переходя к делу.

— Достали! — тут же отозвался Олег из-за моей спины.

— Ну тебе-то это зачем? — скривился комэск, — а, товарищ… Олег? Вот что ты там увидишь сидя задом наперёд? Что это ещё за клоунада?

— Мало ли, — без тени смущения ответил ему мой стрелок, — вдруг что?