Старушка перевела взгляд на Аелию, заинтересованно оглядев с ног до головы. Было очевидно, что простое человеческое любопытство так и переполняло женщину, потому она спросила, приветливо улыбаясь:

– Ваше скромное молчание так умилительно, юный господин. Я вас даже не сразу заметила!

Зорица посмеялась, торопливо черпая половником тот же напиток.

– Прошу, и вы попробуйте!

Аелия поклонился ей и принял половник в руки, сделав пару глотков. Ему не доводилось пробовать Жар-Пыл раньше, так как в двух Обителях давно перестали праздновать день Божественной Милости, задолго до его появления. Вкус показался ему очень приятным, хотя напиток и был весьма крепким. Чуть поморщившись, Солнце ощутил, как приятное тепло растекается по груди, стремясь попасть в желудок. Продвигаясь по пищеводу, горячий Жар-Пыл за мгновение успел согреть тело, чего не так легко добиться на таком морозе.

Он сказал:

– Восхитительно, госпожа!

Хозяйка постоялого двора заулыбалась ещё шире, но за улыбкой этой скрывался проницательный взгляд, выискивающий то, что так заинтересовало её в Аелии. Она взглянула на Бьерна вопросительно, ожидая, что тот представит его спутника, но он молчал, не проронив ни слова.

Несомненно, Зорица поняла, что Аелия – живой, и ей страсть как хотелось знать, для чего Баиюл привёл его в Мацерию, на территорию мёртвых. К тому же у него была самая выделяющаяся черта, которая о многом могла сказать. Его глаза. Ведь светящиеся золотисто-жёлтые или янтарные глаза и чёрные волосы, точно космическая пелена, в которой увязло светило, могли быть лишь у солнцерождённых, что, очевидно, указывало на принадлежность странного гостя к бессмертным, обладающим частицами солнца в своём естестве. Таким Всеотца создала Матерь Маеджа по тем образам, какие отпечатались в её сознании – тёмная космическая материя и ослепительное солнце.

Это известно каждому. Баиюл был сшит солнечными нитями, его сердце – сердце Маеджи – хранило частицу светила. А Бьерн получил половину этого сердца, потому тоже считался солнцерождённым. Во всём Ферассе их было всего трое: бог, его младший брат и Дева Солнце, но теперь появился ещё и Аелия, о существовании которого в Мацерии начали говорить не так давно. Души, что умерли и пришли в Обитель Ночи за последние восемь лет, судачили тут и там о том, что слухи о рождении нового бессмертного – правда, и солнце действительно вновь засияло над головами рукотворных. Конечно, не все в это верили, считая, что Ферасс гибнет и чахнет под гнётом всепоглощающей тьмы, и совсем скоро хаос накроет его полностью, не оставив никого в живых.

Зорица как раз была одной из тех, кто не в силах уверовать в спасение, но теперь, глядя на Аелию, она сомневалась в своих суждениях.

Женщина спросила прямо:

– Кто же такой ваш друг, господин?

Но Бьерн пропустил этот вопрос мимо ушей. Остаться незамеченными им всё равно не удалось бы в бескрайней Мацерии, ведь мёртвые весьма любопытны, но рассказывать что-либо он точно не собирался.

– Прошу прощения, милая Зорица, но нам пора идти, – сказал Бьерн, попрощавшись.

Женщина сразу поняла, что влезла туда, куда не следовало, и потому просто пожелала напоследок, ничего более не спрашивая:

– С праздником, господа! За силу духа Всеотца!

Вдвоём они двинулись дальше по улице, в сторону выхода из города, оставляя позади шум и гам предпраздничной Мацерии.

Бьерн почти сиял от счастья. Очевидно, праздники он любил не меньше, чем мертвецы. Атмосфера торжества наделяла его искренней радостью, будто малое дитя. На красивом лице отчётливо читалось предвкушение. Он уверенно и гордо шагал, больше похожий на ожившую прекрасную статую, сотворённую умелым архитектором. Очевидно, так оно и было.

Аелия смотрел на него сверху вниз, будучи малость выше, и размышлял о том, что творилось в голове господина Бьерна. Он складывал о себе впечатление юнца, очарованного простыми человеческими слабостями и радостями. Солнце не сомневался, купи он ему какую-нибудь сладость, тот испытал бы искренний восторг, присущий детям. Неужели Половинка сердца божественного, второй из первобытных и один из древнейших созданий Ферасса, может быть таким невинным и открытым?

Аелия всё ещё не доверял ни одному из братьев, хотя Бьерну, как он уже говорил, верить очень хотелось, ведь его распахнутая душа, казалось, попросту не могла таить за собой что-то недоброе.

– Почему ты не захотел представить меня Зорице? – спросил Солнце. – Мне стоит оставаться в стороне и не выделяться?

– Души здесь обитают разные, и не каждая может отличиться благоразумием и добротой. Многие из них попросту завидуют живым, и зависть эта совсем не белая. Им терять нечего, среди душ есть и опасные в прошлом люди: убийцы, воры, разбойники, и они не побрезгуют запачкать руки в твоей крови. Поверь мне, лучше тебе держаться подальше от Мацерии и её обитателей. В конце концов, ты всё ещё жив, и здесь тебе не место. Мертвецы это хорошо чувствуют. Их может злить твоя душа, полная надежд и стремлений, тогда как у них осталось лишь отчаяние и скорбь по былым временам, что не дано вернуть.

– Наверное, их можно понять.

Бьерн кивнул.

– Но тем не менее будь осторожен.

Каждый бессмертный твёрдо знал, что мёртвых нужно помнить и уважать, но при этом быть с ними настороже. Несомненно, в мире множество духов, сохранивших благочестие – такие обычно растворяются сразу или же выбирают путь в Мацерию. Некоторые просто любят озорничать и играть, но в целом не несут серьёзной опасности, однако, есть и те, что таят необузданную злобу и жажду мести. В двух Обителях с такими обычно приходится разбираться лучшим воинам – ищейкам, что владеют искусством подчинения ауры лучше, чем простые солдаты. На упокой подобной души порой уходил не один день. А иногда приходилось прибегать к помощи нерукотворных.

Здесь же, в Обители Ночи, все души – не упокоенные. Потому остаётся лишь сохранять с ними дистанцию и осторожность.

Бьерн был уверен, что в силу своей юности и неопытности Аелия ещё не до конца осознавал подобные законы, что устоялись в Ферассе множество веков назад, потому как можно мягче старался направлять его.

– Что именно ты хотел показать мне? – спросил Аелия.

– Скоро увидишь.

Они покинули Мацерию, оказавшись вдруг за её пределами. Теперь перед глазами простирались окутанные нескончаемой ночью просторы. Вдалеке виднелись деревья, стоящие неподвижно и молчаливо. И даже ветер не тревожил их ветви, тихо проносясь между стволами.

Стоя у заднего двора одного из многочисленных домов, Бьерн взял стоящую на каком-то деревянном ящике керосиновую лампу, каких по всему городу была куча. Иных источников света в Обители Ночи не было: лишь лампы, фонарики и свечи, и даже белолицая луна не сопровождала путников в этой вечной холодной темноте. Только звёзды, далёкие и недосягаемые, мерцали в вышине, оставляя за собой право наблюдать за теми, кто к ним ещё не поднялся.

Держа перед собой лампу, Бьерн уверенно шёл вперёд. Позади остались дома, звуки веселья и свет. Продвигаясь вперёд, двое путников всё больше погружались в абсолютное безмолвие. Здесь было ощутимо холоднее. В Мацерии тепло создавали многочисленные свечи и другие очаги пламени, а тут царствовал мороз. Он щипал за щёки и пробирал до костей. Аелия поёжился, выдыхая облачка пара.

Куда ни брось взгляд, не видно ничего. Тьма сгустилась до такой степени, что не позволяла разглядеть окружение, и из-за этого Солнце чувствовал себя крайне неуютно. В воспоминаниях всплыло недавнее нападение кровожадной умбры – коварное и беспощадное. Здесь они, конечно же, не водились, но страх тем не менее остался. Любой, столкнувшись с тварями хоть раз, запомнит эту встречу на всю оставшуюся жизнь. Если вообще уйдёт живым.

Однако присутствие Бьерна даровало спокойствие. Он, очевидно, не страшился ничего, ведь находился на своей территории и знал здесь каждый уголок. Потому Аелия держался рядом, не отставая и не слишком торопясь – всё-таки рана на ноге давала о себе знать.