— Мы помочь хотим, — говорю я. — И помогаем, причём очень активно. Буквально всё дело мы вытаскиваем на своих плечах, уговаривая правоохранительные органы раскрыть это преступление. Вернее, череду преступлений. Но встречаться с преступником…

— Скажите, — говорит мама, — я не поняла, а что по поводу смерти моего брата? Этот… подозреваемый… он причастен?

— Вот, чтобы скорей ответить на этот вопрос, я и прошу вас согласиться на встречу с подозреваемым.

— Нет-нет, — начинаю говорить я, но мама меня опережает.

— Хорошо, — кивает она. — Мы согласны. Ничего, Тёма, не надо за меня так переживать, я же взрослый человек, в отличие от тебя.

— Отлично, — мгновенно оживляется следак и тут же жмёт на кнопку. Появляется дежурный.

— Веди, — кивает ему следователь. — Давай, скоренько.

Ну, ёлки… Блин…

Буквально через минуту открывается дверь и в кабинет заводят Паруса. Руки у него сложены за спиной, брови нахмурены, губы плотно сжаты. Он поворачивает голову и замечает меня. И в тот же миг лицо его преображается, становясь злым и хищным, а глазах вспыхивает ледяной огонь…

Мы сидим друг напротив друга. Оба спокойны, холодны и непроницаемы.

— Нет, ни о какой иконе я не слышал, — говорит Парус.

Ну и дурак. Я закрываю глаза, желая заглянуть внутрь себя. Цель простая. Нужно найти своего Тёмного Дока, разбудить, заставить включить красный огненный меч и поразить им оппонента. А именно, попросить его признать мою правоту и закрыть вопрос.

— Артём, — тут же обращается ко мне следак. — С тобой всё хорошо? Ты как себя чувствуешь?

— Да, всё нормально, — говорю я, открывая глаза.

Всё нормально, просто я этого идиота видеть не могу.

— Всё нормально, — повторяю я, — просто задумался, может, это с моей памятью что-то не так? Может быть, этот человек действительно хотел получить от меня не икону, а, скажем… ну, я не знаю… может, он хотел получить слиток золота из швейцарского банка или, может быть, автомобиль, например?

— Автомобиль? — настораживается следователь. — Какой автомобиль?

— Действительно, — пожимаю я плечами. — Какой?

Сосредоточиться и достучаться до дока, похоже, никто мне не даст. Так почему бы не попробовать достучаться до Паруса.

— Какой? — задумчиво повторяю я, глядя в упор на сантехника. — Может быть, тот, который…

— Он прав, — выстреливает вдруг Парус. — Речь об иконе. Старинная, в серебряном окладе.

Ну надо же, на третий день острый глаз сокола заметил, что в камере двух стен не хватает!

— Вот эта? — достаёт следователь из стола дядькину икону и показывает Парусу.

— Да, — говорю я.

— Артём! — обрывает меня следак.

— Да, — неохотно подтверждает подозреваемый, даже не взглянув на неё.

Вот и зря не взглянул, на кого ему ещё уповать в его-то положении? Выражение лица у него такое, что будь его воля, разорвал бы меня на кусочки голыми руками. Ну, по крайней мере, догадался, что машину я не запалил перед следствием. С одной стороны, это хорошо, поскольку мой Чебурашка остаётся вне интереса органов, если не брать во внимание дядю Витю.

Впрочем, сейчас, насколько я понимаю, дядя Витя должен прижать хвост и особо не отсвечивать, опасаясь, как бы на него не пролился гнев прокуратуры. С другой же стороны, то, что Парус знает, что машину я не отдал, может вылиться в интерес к моей персоне со стороны его дружков, подельничков и тэ дэ, и тэ пэ. Но из двух зол всегда следует выбирать наименьшее. Вот я и выбираю.

Собственно, на этом сегодняшнее посещение прокуратуры заканчивается, и мы с мамой прощаемся со скучным следаком.

— Всё-таки, я не понимаю, — говорит мама, когда мы шагаем домой. — Но ведь икону я сама взяла из квартиры Гришы уже после его кончины.

Блин, мам, ну, какая разница!

— Так это я её туда отнёс.

— Зачем? — удивляется мама.

— Ну, подумал, сейчас приедет тётя Таня, скажет, была икона, а теперь нет. Будут думать, что всё из-за неё или, что мы такие меркантильные, первым делом икону захватили… Вот и отнёс от греха…

— Так похоже всё действительно из-за неё.

— Ну, я решил, что если отнести её на место, я смогу предотвратить лишние вопросы. Ведь никто, судя по всему, не знал, что дядя Гриша её мне подарил.

— Мог бы и со мной посоветоваться, — качает мама головой.

— Ну, да, — пожимаю я плечами. — Ладно. В другой раз буду советоваться.

— В другой раз тебе… Ты уже знаешь, кстати, что Катя завалила рисунок?

Знаю, как не знать…

— Серьёзно? — удивляюсь я. — Завалила, значит? Она же хорошо рисует.

— Не знаю, там очень большой конкурс, сумасшедший просто.

— И что, она уже вернулась? — как бы между делом спрашиваю я. — Не звонила пока.

— Нет, не вернулась. Решила в Москве остаться, я вчера с тётей Олей говорила. У неё же там тётка. Пока поживёт у неё, а когда устроится на работу, перейдёт в общежитие. А на следующий год снова будет поступать.

— Чего⁈ Решила в Москве остаться⁈

— Да, — усмехается мама. — А ты, раз так скучаешь, мог бы и сам тёте Оле позвонить или Антоше, хотя бы, узнать, как у твоей боевой подруги дела.

Блин, да я ведь и так знаю, как у неё дела. Вернее, как у неё должны быть дела! Это что же такое получается? Я поменял историю? Ведь Катька должна была вернуться. Поторчать до сентября в Москве и вернуться несолоно хлебавши…

— Да, мам, мог… Позвоню…

— Сейчас-то уж чего звонить? Я ведь тебе уже всё рассказала…

Но я всё-таки звоню. Телефон её тётки у меня записан. Поэтому, когда мы возвращаемся домой, я нахожу номер и иду на главпочтамт. Захожу в кабинку, бросаю пятнадцатикопеечную монетку в прорезь автомата и набираю нужную комбинацию цифр.

— А Кати нет дома, — поясняет тётя. — Она придёт вечером, попозже. Пошла устраиваться на работу, а потом ещё с друзьями погулять немного. Так что звонить нужно завтра.

С друзьями? С какими, нахрен, друзьями? Капец… Разница во времени у нас четыре часа, значит позвоню завтра утром. У неё будет утро, а у меня уже день. История меняется на глазах… Не замахнуться ли на что-то большее? На спасение империи, например… Блин, но какого хрена она не возвращается? Вопрос остаётся без ответа и напоминает неприятную ссадину. Вроде и ничего страшного, но, с другой стороны, и хорошего тоже мало…

Я снова возвращаюсь домой, переодеваюсь и иду в гараж. Пора заняться своим новым другом. Автослесарь из меня тот ещё, конечно, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают.

Открываю ворота, выкатываю Чебурашку и примеряюсь, соображая, с чего бы мне начать. Для начала, думаю, сниму и вытащу сиденья, потом обшивку дверей. Её, блин, хрен снимешь с кондачка… Завальцована сучка. Половое покрытие, потолок… М-да…

Открываю багажник. Запаска, грязные тряпки, какие-то поршни, или хрен знает, что это… Тормозные вроде цилиндры… О, клаксон знатный… Под правой фарой проржавело всё… Походу придётся полностью всё снимать с кузова, кроме движка… Это не только для того, чтобы найти клад, но и чтобы привести дружка в порядок.

Нужно зачистить ржавчину, кое-где зашпатлевать вмятинки, зашлифовать… Блин, стёкла тоже наверное, придётся снимать. Да, ёлки, работы здесь охренеть сколько, конечно. Ну, до восемнадцатилетия время есть.

— Чебурашки, чего делаете? — долетает до меня насмешливый голос.

Я оборачиваюсь и вижу… вот тебе раз… Я вижу идущую ко мне Вику.

— Бонжурчики, — киваю я. — Вот, смотрю, с чего начать. Хочу сделать из него офигенную тачку.

— А он разве уже не офигенный?

— Офигенный, но пока ещё не максимально.

— Страшно представить, каким он будет, когда достигнет максимума, — улыбается она.

— Неотразимым. Как и я.

Она смеётся.

— Ну, давай, прокати, а то я так и не поняла пока, чего в твоём Чебурашке такого хорошего.

Ну, что тут будешь делать, сама ведь пришла, какой тут ремонт, нужно покатать барышню.