А причина его решения была в следующем. Дядя Вадим не просто так уехал в Украину, а уехал он туда почти в то же самое время, когда несмышлёный Стасик наблюдал его, играя в светлой комнате. Бабушка описывала его отъезд следующим образом: «Вадик дружил с нехорошими ребятами, а они ограбили гараж, а списали всё на Вадика, а Вадик такой тюфяк, что на почве дружбы услужил друзьям и взял грабёж на себя.» В дух словах это звучало так, разумеется суть этого одного предложения обосновывалась целым томом различных доказательств в пользу невиновности Вадика. Словом, всем родственникам было понятно — и даже неразумный ребёнок Стасик догадывался, — что Вадик просто-напросто бежал каким-то способом от суда за собственный грабёж.
И интересная штука! Оборванец Стас и сам ни раз воровал и даже однажды «стоял на шухере» возле обворовываемого одним его старшим приятелем гаража, но Вадика он действительным образом презирал за его бегство. Правда сказать, Стас сам не был уличён ни разу и судим не был, но это не мешало ему судить тех, кто бежал от суда.
Бабушка Стаса, мать Вадика, обожала его, ибо он был младший из её детей. Она спонсировала его, накапливая и пересылая ему деньги все долгие годы его жизни там, в Украине. Он успел за эти годы купить себе два дома, при чём первый дом он не продал, а просто бросил, озвучив причину сего поступка, дескать такое захолустное место, где и не купят даже этот дом, если его выставить на продажу. Новый дом он купил себе разумеется в более людном месте. Бабушка же тянула все соки с отца семейства, с отца Вадика. Вот отец его был уж действительно тюфяк и готов был жить на службе, лишь бы нести как можно больше копеек и рублей маменьке, дабы она была рада, дабы она покупала себе модные лекарства, дабы она ела деликатесы и фрукты, ну и конечно он двумя руками был «за», чтобы отправлять младшенькому из трёх их детей перечисления, да и просто посылки с вещами или какой-нибудь утварью. Вобщем, справедливости ради сказать, главой семейства была бабушка, а не дедушка.
Родители Стаса погибли в авто-аварии и их похоронили в одну могилу в двух гробах, и поставили широкий мраморный памятник с красивыми портретами супругов. Дело Вадика давно было закрыто за истечением срока давности, так что он мог преспокойно навестить нашу Россию и присутствовать на похоронах своей сестры. На похоронах он не присутствовал и никто этого, впрочем, не заметил. И всё бы ничего, если бы Вадик не приехал в Россию через каких-то пол года; а приехал он по причине, что его родители продали свою машину и собирались отдать все деньги с продажи своему любимому младшенькому, опасаясь пересылать большую сумму по почте. «Нам она не нужна уже, — объясняли старики продажу своей семейной машины, — мы скоро помрём друг за другом, а государство нас доставит на Буханках в известное место.» И даже более того: Вадим, когда приехал, то не только без зазрения совести взял, что ему предлагали, но и не удосужился навестить никого из родственников, — то есть ни свою старшую жирную сестру, которая, надо сказать, в жизни устроилась довольно крепко, проработав лет двадцать директором одного предприятия и нажив себе состояние с замечательным коттеджем, правда не обзаведясь мужем, — не посетил так же Вадим и никого из взрослых сирот своей покойной сестры. Словом, забрал деньги, и может быть из стыда, что его так оберегают родители в противовес и как бы в ущерб всем другим чадам, затем сбежал обратно в свою «незалежную».
О том, что он действительно стыдился и понимал незаслуженность получаемых средств, свидетельствовал факт, который обнаружился чисто случайно, как он приехал «навестить» родителей и вовсе инкогнито. Он сам просил их не разглашать никому из родственников, что он приехал. А обличил его именно Стас. Он, вообще говоря, сам с бабушкой и дедом был не в самых тёплых отношениях и не навещал их даже раза в месяц. Но как-то гуляя в том районе, — а старики жили весьма далеко от дома Стаса и братьев, — он, лишь визуально помня какой по счёту подъезд в доме стариков и почти совсем не помня номера квартиры, зашёл «в гости». Визита его конечно никто не ожидал… Он набрал номер 125 на домофоне, в динамике ответил женский голос, Стасик промолвил: «Это я, ба. Привет!» — женский голос ничего не ответил, а дверь тут же открылась. Что Стас помнил точно, то это этаж — третий. Когда Стас поднялся на нужный этаж, то даже и не обратил внимания, что дверь одной из соседних квартир приоткрыта, — бабушкина с дедушкиной же дверь была заперта. Только подойдя к их двери, он увидел номер 123 и понял, что открыли ему дверь в подъезд из совершенно не той квартиры. Он, впрочем, будучи характера дикого, не стал извиняться и докладывать о своей ошибке открывшей ему женщине. Дверь в стариковскую квартиру открылась раньше, чем из соседней незнакомой квартиры высунулась фигура в халате с недоумевающим лицом…
Тут-то Стаса и ждала неожиданная встреча с своим благодетелем дядей. «Дядя Вадим» теперь выглядел действительно «дядей». Из бледного костлявого подростка он превратился в такого типа мужчину, которых уничижительно могут назвать «детиной». Видно было, что он обычно постригается налысо, а сейчас волосы его немного отрасли и лицо его такое грубое и не то жестокое, не то тупое; весит он наверно килограмм сто, а интеллекта в нём не осталось даже юношеского. Нередко у таких здоровяков бывают слишком уж худые и как бы забитые жёны, — и они действительно такие, и дело тут вовсе не в контрасте обычной женщины с великаном; даже как бы создаётся впечатление, что этот великан «будто высосал все соки из бедной своей супруги», — порой кстати так и происходит, когда супруга трудится на работах круглогодично, а великан супруг трудится между своими пьянками и то в лучшем случае.
Примерно так происходило и в супружеской — а вернее «в дружеской» жизни Вадика, ведь жил он, как он сам выражался, с подругой и никакой свадьбы у них не было, не смотря на многие совместные годы. Его супруга, то есть подруга, не была совсем уж того типа, бледной и с впавшими глазами костлявой бледной мумией, но трудилась из них двоих больше она, — Вадим же любил рыбалку и, принося пойманную рыбу домой, выдавал это за равноправную деньгам, получаемым женой на работах, добычу…
Родители Вадика, бабушка и дедушка Стасика, когда он вошёл, сделали вид, что очень рады ему, хотя в душе понимали, что сынок их наверно негодует за то, что будет разоблачён, — ведь не сможет же он прямо ему сказать: «Стасик, никому не говори, что я здесь.» Они попили чай, Вадим рассказывал на своей волне, — не удосуживаясь заморочкой, понимает ли гость Стас описываемую тему или не очень, — рассказы шли и о рыбалке и о фруктах, растущих на Украине без всяких парников «как у вас» и т. д. Родители заикались на тему детей, дескать, когда уж наконец Вадим породит им хотя бы одного внука, на что Вадим больше отмалчивался, в остальном же отшучивался. Стасом, за всё его часовое посещение, Вадим не интересовался и вовсе, и даже чистосердечно обронил фразу, обращаясь к тому же к своим родителям, а не к нему: «Он же Надькин сын?» — из коей простодушной фразы следовало, что и тот светлый день в детстве Стаса — есть всего-лишь добрая иллюзия и плеер на Новый год может быть даже был где-нибудь украден или просто достался бесплатно и Вадик под видом благого поступка, не зная куда его девать, отправил Стасу. «Надькой» звали покойную мать Стаса…
Вернувшись домой, Стас разумеется рассказал о встрече своим братьям и сестре, те рассказали позже своей тёте, оказалось, что тётя была не в курсе приезда и ею любимого младшего брата своего; тётя расспросила в свою очередь родителей и те нехотя признались, что Вадим просил держать его визит в тайне по той причине, что якобы ему не здоровилось и не было сил «ни физических, ни моральных» встречаться с кем-либо. Сам же Стас свидетельствовал потом, что дядя его был весел и никаких признаков болезни в нём не наблюдалось, «как физических, так и маральных».
Нельзя сказать, что по уходу из гостей Стас прямо возненавидел своего некогда любимого дядю, — и не только потому, что Стас был несколько туповат, да и вообще не любил думать. Возненавидеть он его не мог за одну жестокую его оговорку; и даже когда по отъезду ненаглядного Вадима родственники стали сплетничать, то и в этом случае Стас был при своей тупости и не мог судить ни за, не против. Теперь же, в синем чаду, его будто озарило какой ненавистью, — как у других молодых людей, более активных чем Стас, возникает желание побить кого-то, так как в трезвости духу на это не достаёт, — так же и Стас, неожиданно наткнувшись на «неправоту» своего дяди, вдруг безапелляционно заключил, что это (слово «судьба» он не знал и не употреблял) что это сама судьба будто дала ему новый путь…
