Вскоре Гаврик прислал письмо, в котором сообщал, что в мо- реходку он не прошел по конкурсу, несмотря на медаль, и нанялся
простым матросом на торговый корабль, который вот-вот должен был отправиться по торговым делам аж в Америку! Правда, не в ту, которую так не терпели в селе, а в Южную Америку, где любили Ленина и какого-то Че Гивару.
Валька матери не писала, и все селяне дружно решили, что Гаврик ее все-таки напоследок обременил, и она не пишет от стыда. Ганна Герасимовна даже пыталась «качать права», придя к дому Брэворошей, но тихая мамка, глядя ей в глаза, вдруг пообещала спустить на нее пса Пирата, который, кимаря у своей будки, так и не узнал, что ему была уготована роль злой собаки.
Глебушка смотрел на происходившие события и мало что понимал. Его жизнь почти не изменилась, если не считать, что больше он не мог рассматривать спящего старшего брата. Папка по-прежнему каждый день уходил в колхозную контору и воз- вращался вечером пьяный. Мамка, придя с работы, занималась хозяйством. Глебушка целыми днями сидел в своей коляске воз- ле хаты и мечтал. Ему виделась его счастливая военная жизнь, полная подвигов и разрывов снарядов. Он мысленно всегда бежал впереди своих солдат, и его ноги были на удивление сильными и быстрыми.
Однажды, когда папка и мамка были на работе, к нему во двор ввалился пьяненький дед Илько. Он охватил мутным взором про- странство и, увидев Глебушку, удивленно спросил:
–
Ты
как
тут
оказался?
–
Мамка с папкой народили, – постарался дать исчерпывающий
ответ
Глебушка.
–
Народили?
–
удивился
дед
Илько,
словно
тайна
человеческого
рождения оставалась для него до сих пор недосягаемой. – А баба
Горпына
где?
–
У
себя
на
дворе,
наверно,
–
поразмыслив,
сказал
Глебушка.
–
У
себя?!
–
искренне
удивился
дед
Илько.
–
А
где
же
тогда
я?
–
У
нас
с
папкой
и
мамкой.
У
Брэворошей,
–
вспомнил
Глебушка
свою
фамилию.
–
Брэ-во-роош, – задумчиво протянул дед Илько. – Это тот
Брэворош,
который
колхозный
счетовод?
–
Да, –
подтвердил
Глебушка.
–
А
ты
тогда
кто?
–
Глебушка.
Просто
хлопчик.
Когда
вырасту,
буду
полковник.
–
Наверно,
лисапетными
войсками
командовать
будешь,
–
кив-
нул
дед
Илько
на
Глебкину
коляску.
–
Нет,
не
лисапетными.
Пушечными
войсками
буду.
Или
се-
кретными.
–
Лучше
секретными.
От
них
шуму
меньше.
А
то
утром
про-
снешься,
а в голове снаряды
рвутся, рвутся, рвутся…
–
А
вы,
дедушка,
в
войну
кем
были,
танкистом?
–
Не,
не
танкистом.
Я,
сынок,
в
войну
старостой
был
в
Каменке,
на немца,
так
сказать,
батрачил.
–
Значит,
вы
фашист?
–
удивился
Глебушка.
–
Да не то чтоб, – пожал плечами дед Илько. – Я и сам не знаю,
кто я. Когда немец в наше село пришел, собрался сельский сход.
Немец
сказал:
–
Выбирайте, селяне, старосту. Меня и выбрали. Я был тихий,
неженатый, никому поперек не вставал. Вот и выбрали. Я никого
не
обижал.
Одного
жидка
из
Златополя
даже
у
себя
в
сарае
прятал,
кормил. Потом наши пришли. Ну, в смысле Червоная армия. Меня
расстрелять решили. За измену Родине и лично товарищу Сталину.
На
речку,
на
Камень,
привели
на
расстрел,
чтоб
по
всей
строгости.
А тут жидок этот откуда ни возьмись. Шустрый такой, совестливый.
Не
стреляйте,
говорит,
старосту.
Он,
–
говорит,
–
хоть
и
враг
радянь-
ского народа, а человек хороший. Он, говорит, жизнь мою спас и
провизию давал. Меня тогда пожалели и бросили на торфозаготовки
под
Новгород
на
десять
лет.
Слыхал
про
Новгород?
–
Нет,
–
признался
Глебушка.
–
А
как
это
–
бросили?
–
За
руки,
за
ноги
–
да
и
бросили,
–
сипло
засмеялся
дед
Илько.
–
Это
краще,
чем
за
ушко
да
на
солнышко,
согласен?
–
Согласен, – честно признался Глебушка, представив себе деда
Илька, прибитым
гвоздем
за ухо
к
солнышку.
–
Отож, – наставительно поднял вверх дед Илько желтый от
махорки
указательный
палец
единственной
левой
руки.
–
А рука-то ваша где, дед Илько? – поинтересовался он. – Не-
мец,
что
ли,
оторвал?
–
Зачем немец? Это я сам по дурости, еще до войны. Бычок у
нас в колхозе был скаженный. Решил я его приструнить, а он мне
рогами
своими,
чтоб
его,
печенку
отбил
и
руку
всю
так
помял,
что
сохнуть стала. В районе, в больнице, отрезали руку-то, чтоб все тело
не
высохло.
Во
как!
Медицина,
брат.
Дело
научное!
–
Дед Илько, а правда, что у вас в Каменке хата своя есть?
–
Есть хата, – согласно кивнул дед. – Только в Каменке меня
до сих пор старостой кличут. Не хочу там жить. Всё о войне той
проклятой напомнить хотят. Да и тут всё напоминает: он кивнул на
немецкую
каску,
на
краю
которой
сидела
курица,
и
время
от
времени
опускала
в
нее
голову,
чтобы
сделать
свой
куриный
глоток
воды.
–
Во как драпали! Даже каски все побросали! Без него, без
железа-то, бежать
краще
получается.
–
А что
же вы
с
ними не
драпанули,
дед Илько?
–
А кто меня звал? Да и тутошний я, куда мне с ними. А потом,
знаешь,
странные
они.
Вроде,
люди
как
люди:
ноги,
руки
–
дед
по-
казал взглядом на пустой рукав, заправленной в штаны домоткан-
ной рубахи. – А вроде и не как люди. Представь себе: ночевали в
Каменке,
а
каждое
утро
воевать
на
машинах
ездили
в
другое
село,
в Защиту, там фронт у них стоял. Прямо, хоть трудодни им вы-
писывай. В воскресенье – выходной. Сидят возле хат, в гармошки
свои
губные
дуют,
смеются.
Детишки
наши
глупые
пляшут
для
них,
а те им сахар да шоколад суют. А потом вдруг как-то враз собра-
лись, в Златополь поехали, облаву на евреев устроили. Всех, кого
поймали, без разбора погнали по шляху аж до вашей Мартоноши.
Возле села, в яру, из пулеметов построчили и баб, и деток этих
