– Леш, может, не надо? – робко спросила она, но по ее лицу было заметно, что положительного ответа она и не ожидала.

Леша лишь покачал головой. Он не может уйти. Просто не может.

– Пойдешь в автобус?

– Не хочу. Я знаю, куда меня повезут. Мы можем… переместиться? Ты можешь? –рвано спросил он, почти задыхаясь от кипящих внутри эмоций.

Яра протянула руку и обхватила мягкими прохладными пальцами его окровавленную ладонь. Леша повернулся и вдруг как-то разом утонул в ее черных глазах, которые пристально смотрели куда-то сквозь него. Деревья, дорога, люди, автобус – все сдвинулось, заворачиваясь в тугую разноцветную спираль. А потом пространство вновь расправилось. Но уже другое. Тощие березки вперемешку с елками и, насколько хватает глаз, тонкие оградки и разномастные памятники, укрытые пухлым одеялом опавшей листвы.

Яра моргнула и отступила, придержав пошатнувшегося парня. Леша огляделся, хотя уже точно знал, что они прибыли по адресу. Он слишком хорошо знал это место, которое боялся и ненавидел, никак не мог принять. Сейчас черную оградку убрали и сложили неподалеку, вытоптали все мамины петунии и хосты, которые она бережно разводила, пытаясь в непонятном порыве придать этому месту эстетики и чего-то вроде уюта. Соседствующие памятники отца и брата узнал даже без надписей, потому что они с Ярой оказались позади. Рядом зияла свежевырытая яма, и Лешу снова скрутил приступ тошноты. Присел, прижался лбом к ледяному камню отцовского памятника, подышал, стараясь прийти в себя.

Скоро появилась вся похоронная процессия. Мужики поставили на шаткие табуретки гроб, открыли верхнюю часть крышки для прощания, и отошли в сторонку – перекурить. Откуда-то появившийся поп, будничным, слегка неловким и совершенно неторжественным движением накинув на себя положенное одеяние, зычно затянул молитву.

– Оказывается, у тебя ямочки на щеках, когда ты улыбаешься, – услышал он тихое и грустное от Яры. – Здόрово.

Леша с трудом поднялся, внутренне содрогаясь от того, что ему придется увидеть. Оглядел притихшую под молитву группу людей, выхватывая лица пары коллег с работы, немного растерянное лицо Виктора Александровича, друзей родителей, их детей, с которыми много лет не общался. И вдруг понял, что не ощущает никакого отклика. Ему не будет жаль проститься со всеми этими случайными знакомыми. Вот только мама…

Он перевел взгляд на нее. Она едва сдерживала рвущиеся рыдания, крепко стискивая в дрожащих руках его фотографию. На ней он смеялся, легко и беззаботно. Совершенно не подходящий случаю снимок, однако Леша почувствовал, что благодарен маме за такой выбор. Вот уж действительно, лучше пусть на его памятнике будет такая фотография, чем с паспорта.

Священник допел, для прощания вытянулась очередь. Леша отвернулся. Все его существо сводило болезненной судорогой, и он был вынужден присесть. Била нервная дрожь. Когда по крышке гроба застучали комья мерзлой земли, он едва не задохнулся, в глазах потемнело, будто он действительно чувствовал, как исчезает его тело под слоем глины. И тут Яра присела рядом, обхватив ладонями его лицо и плотно закрывая уши. «Смотри на меня», – приказывали ее глаза с мерцающей на дне неуловимой искоркой. «Только на меня». И Леша смотрел. Хватался за этот сосредоточенный взгляд, чтобы не сойти с ума от ужаса и разрывающей грудь боли. Кажется, он снова плакал. Большими пальцами Яра стирала катящиеся по щекам слезы и лишь безмолвно приказывала держаться. Не сдаваться. Это был его выбор, ответственность за который легла на плечи неподъемной ношей.

Скоро все было кончено. Леша снова поднялся на плохо слушающихся ногах, и увидел то, что надеялся никогда в жизни не увидеть. Мама сидела прямо на земле и плакала, не в силах подняться, не в силах разжать руки, чтобы отдать скучающим могильщикам фотографию. Тетя и еще какие-то женщины пытались увещевать ее, окружая назойливой стаей. Не давая себе отчета, чего именно ждет, Леша в отчаянии обернулся к Яре и прошептал:

– Пожалуйста, сделай что-нибудь. Пожалуйста…

Девушка с нескрываемой печалью посмотрела на Лешину маму, и парень вдруг отчетливо осознал, что это была боль узнавания. Яра уже переживала что-то подобное в своей жизни. Она в задумчивости пожевала губы, одновременно ее рука снова взметнулась к груди и с силой потерла место, где бьется сердце. Затем Яра подняла глаза к серому угрюмому октябрьскому небу. Миг – и сквозь облака проглянул яркий, почти летний солнечный лучик. Он озарил озябшие березки, с неуместной беззаботностью прыгнул по молчаливым памятникам, ласково тронул заплаканное бледное лицо мамы, играя бликами на стекле траурной рамки с фотографией. Мама зачарованно посмотрела на неизвестно откуда взявшийся солнечный лучик, прерывисто вздохнула и отерла слезы трясущимися руками.

– Это от Леши, – выдохнула еле слышно. – Подарок.

– Действительно, месяц уже как солнца не было, а тут вот… – согласилась тетка, тоже завороженно смотря на веселых солнечных зайчиков.

Леша с благодарностью посмотрел на Яру, но она быстро отвернулась, стараясь спрятать набежавшие слезы. А он все равно увидел, и почему-то внутри снова обдало теплом.

* * *

Яра

Ненавижу это. Ненавижу! Невольно повторяю слова Леши, быстро смахивая слезы. Обычно души через это не проходят. Жрицы ловко умеют оградить их и себя заодно от ненужных волнений, вроде присутствия на похоронах. Я могу лишь догадываться, что сейчас чувствует Душа. Не представляю, каково это, смотреть, как тебя закапывают в землю. Отвратительно и страшно. Нет, однажды я тоже сознательно сделала что-то подобное, и понимала, что Лешей двигало. Нужно там быть, нужно увидеть своими глазами, чтобы хотя бы начать принимать новую реальность, даже если это очень-очень больно. Поэтому я лишь старалась быть рядом, облегчать его боль по мере своих сил, но не мешать переживать и… осваиваться.

Похоронная процессия переместилась в какую-то второсортную кафешку рядом с домом Леши. Приглушенно-желтая краска на стенах, металлические тонкие стулья, безликие пейзажи в рамках, немного пыльные искусственные цветы на подоконниках. Тоскливо, прям завыть хочется.

Отобедали полагающимися угощениями и стали постепенно разбредаться по домам. Лешину маму две женщины вывели под руки, и, хотя после моего солнечного трюка она выглядела более или менее спокойно, на подходе к серому обшарпанному подъезду старой хрущевки вся сжалась. Видимо, боялась зайти в опустевшую квартиру. Мы с Лешей напряженно следили за ней. Она о чем-то коротко переговорила с женщинами в траурных платочках, и, судя по тому, что они отправились без нее, отпросилась немного побыть одной. Перешла небольшую дорожку, рассеяно устроилась на стареньких качелях. Из развлечений в маленьком скверике, разбитом между двумя хрущевками, была только старая ржавая горка и покосившаяся набок карусель, поэтому, несмотря на сухой день, галдящей ребятни не было.

Женщина устало склонила голову, прислонившись лбом к облупившимся качельным трубам, и закрыла глаза. Леша стоял рядом, напряженно кусая губы, а я все отчетливее понимала, что он не сможет просто так взять и уйти. Я бы тоже не смогла. Несмотря на наши с мамой натянутые отношения, я не смогла бы бросить ее в таком состоянии. Как уйти навсегда, если не уверен, что без тебя все не рухнет? Но ему нужно уходить. Приступы ярости, захватывающие его, – это лишь начало пути. Горечь, обида, непонимание, боль – все это будет постепенно захватывать его разум, пока однажды он полностью не слетит с катушек и не превратится в злого духа.

Я закрыла глаза, на полную раскручивая внутри оставшуюся во мне капельку сил, и прислушалась. Все-таки фокус с тучами высосал из меня почти все, хотя раньше я могла бы проделать все это по щелчку пальцев, даже не заметив. Медленно, как в бурлящую воду, я погружалась в обычные звуки большого города: шум шоссе, гудки автомобилей, смех, детские крики, щелчки зажигалки, стук каблуков, скрип качелей и шуршание готовых сорваться с веток листьев. Не то, не то! Вздохнула и растянула территорию поиска дальше. Все дальше и дальше, врываясь в осеннюю тишину загородных поселков. Тут что-то меня зацепило. Прислушалась еще сильнее. Какое-то шуршание, похожее на целлофановый пакет, и жалобное пищание.