– Какой ты у нас взрослый и с папой гулять любит! Прелесть ваш сын, просто прелесть!

Дама ещё долго топила мальчика в вопросах, которые обычно задают надоедающие тётки, когда сюсюкаются с детьми, даже если этим детям по шестнадцать лет. Но на удивление эта дама совсем не раздражала Уайта своими глупыми вопросами. Слушая их разговор, Винин медленно попивал кофе и пребывал в размышлениях: его всё ещё беспокоил конфликт, произошедший в забегаловке, и мысли бились в попытках выяснить, кто прав, а кто виноват. Так ни к чему и не придя, он очухался, когда Уайт взял его за руку и сказал: «Пап, пойдём». Они попрощались с дамой и к тропам меж густой листвы деревьев и жёлтых фонарей.

Доев мороженое, Уайт вытер губы рукавом и сказал:

– Ещё раз спасибо, Модь. Ты прям как Стюарт или бабушка: они тоже за меня заступаются и в порыве хватают дураков за шею.

– О, не стоит благодарностей.

– Почему не стоит? Стоит, – он пнул камешек, как мяч, подбежал к нему и снова пнул. Когда камень пропал в густой траве, Уайт махнул рукой и крепко обнял Винина. – Знаешь, иногда я хочу, чтобы ты был моим папой, а то мой тот ещё дурак. Я его и папой назвать не могу, только отцом, да и то через силу. Никакой он не отец вовсе.

– Почему?

– Не звонит, не приходит, променял меня на продажных девок. Разве это отец? Он – бездарь, не то, что ты. Я когда в первый раз тебя увидел, так сразу почуял, что ты хороший, а чуйка у меня что надо.

Винин не знал, что ответить, и смущённо внимал его словам. Уайт продолжил размышлять вслух:

– Мне для счастья хватило бы тебя, мамы, бабушки, дядей, Блэка и Стюарта. Остальные взрослые – мусор, дети, не умеющие жить правильно. Они вовсе не взрослые, даже если им по пятьдесят или сорок лет, – они выросли физически, но не выросли умом. Наше общество и мир прогнили: взрослые дети очень злые, а маленькие взрослые очень несчастны из-за них. Я постоянно вижу эти пьяные рожи, вижу эту злобу в страшных выпученных глазах, слышу этот отвратительный смех взрослых детей, что каждую ночь дико орут в забегаловке. Я часто вижу маленьких взрослых, что страдают от этих мерзких тварей, не знающих ничего, кроме водки и вина. Мой отец, бабушка, тётка – они взрослые дети, обижающиеся и злящиеся на мелочи и пустяки, они не умеют жить и злятся от этого, и гадят на жизни окружающих, а потому что сами глупые. И знаешь, пап, я начинаю беспокоиться за маленьких взрослых.

– Боишься за их судьбы и жизни?

– Нет, я не боюсь, я беспокоюсь. Я не умею бояться, умею только тревожиться и от этого тяжело на душе… – с этими словами он вскочил на лавочку и сел на корточки. – Слушай, а те ребята из забегаловки – твои друзья?

– Нет, знакомые.

– И пусть остаются знакомыми! Дураки они, что одноглазый со шрамами, что очкастый, что седой и волосатый. Не нравятся они мне, а особенно тот кудрявый: рожа у него предательская.

– Кого ты имеешь в виду?

– Ну, такой высокий, кудрявый, с волоснёй на щеках. Он хоть и молчал всё время, но вид у него такой, будто его весь мир обидел. Не общайся с ними, хуже будет – вот, что скажу, пап.

Уайт похлопал по скамейке, приглашая Винина присесть, и тот, сбитый с толку рассуждениями мальчика об Энгеле, сел рядом. Писателя поглотили ещё бóльшие раздумья, чем до этого: слова Уайта, безошибочно читающего людей по чертам лица, как открытую книгу, посеяли в нём сомнения. Прав ли он насчёт Энгеля? Почему он советует не общаться с ним?

Винин знает Черникского десять лет и для него он верный товарищ, но и Уайт никогда не ошибался в людях и их истинных личностях. В свои тринадцать лет Уайт легко отсеивал людей, разделяя их на тех, на кого можно положиться и на тех, кто предаст тебя за жалкую монетку. Чтобы прочитать человека, ему стоило лишь раз взглянуть на чужую физиономию, и тогда он узнавал о нём абсолютно всё, даже то, чего мог и не знать сам человек. Винин не раз слышал от него верные и невероятно точные портреты людских личностей, поражаясь его способностью и сильнее боясь за него, ведь в его юной душе совсем не осталось доверия к людям.

Уайт, видя, как бледнеет Винин, с горечью ухмыльнулся. Столь короткая и насыщенная жизнь научила его многому, о чём не могли подумать даже люди в преклонном возрасте. В нём постоянно росло ощущение страшной власти: он без зазрения совести мог обвести вокруг пальца любого, искусно владея манипуляцией, мог услышать и увидеть многое, что не видели даже самые внимательные люди, мог жонглировать чужими эмоциями. И всеми своими уловками он беспрерывно пользовался каждый день с каждым встречным человеком, не давая себе ослабить бдительность ни на миг, – он не доверял никому. Однако с Винином, Стюартом и отцом у него не выходило проделать никакого психологического трюка. Неизвестно, что его останавливало с писателем и братом: то ли любовь к этим родным существам, то ли их острый холодный ум, – рядом с ними он мог расслабиться и, не боясь подставы или предательства, открыться. Что до отца, то мальчик его опасался и терялся при одном его виде.

Сев нормально, Уайт положил голову на плечо Винина и вздохнул.

– Что такое? – обеспокоенно спросил писатель.

– Тревожно. Кажется, здесь неподалёку есть кто-то, кого не видно. Я ощущаю пристальный взгляд, но не могу понять откуда.

– Может, мерещится?

– Может, может… – он зевнул.

– Спать хочешь?

– Немного. Я последние пару дней не спал нормально. Заснуть рядом с трупом не могу: мерещится, что дед восстанет, потому постоянно говорю с ним и прошу, чтобы он ни за кем не восставал.

– Вряд ли он воскреснет и что-то тебе сделает. Мёртвые добрее и смирнее живых.

– Не, деда шугаюсь не из страха; смерти-то я не боюсь. Мне кажется, что вместо него в гроб ляжет кто-то другой и тоже помрёт по страшному. Дед-то помер у меня на руках: его замучила паническая атака, отчего он себе всю грудь, лицо и живот когтями изодрал. Помню, как он кричал и бился в агонии ещё час, а потом упал замертво.

– Какой кошмар…

– И не говори. Переживаю только, что скоро кто-то также мучительно помрёт.

– Почему ты так думаешь?

– Чувство нехорошее. Пап, а ты-то помирать не собираешься?

– Вроде не собирался.

– А если без вроде?

– Не собирался.

– Хорошо… Пообещай мне, что не помрёшь.

– Как я могу такое обещать? Смерть может зависеть и не от меня.

– Нет, не может. Человеку подвластно всё и даже смерть ему нипочём; если он захочет жить, то выживет любой ценой. Обещаешь, что не умрёшь?

– Обещаю.

Уайт улыбнулся и, вздрогнув от страха, посмотрел направо. Винин вместе с ним глянул в сторону, – к ним широкими шагами шёл грозный нервный мужчина в сером клетчатом пиджаке. Когда он подошёл ближе, ясно очертились черты лица: острый подбородок, тёмные веснушки, песчинками покрывающие прямой лоб, щёки и веки, светлые неопрятные волосы, собранные в хвост, и тяжёлый хмурый взгляд. Увидев Уайта, он в изумлении остановился, вынул сжатые кулаки из карманов и строго воскликнул:

– Уайт, что ты здесь делаешь?!

Уайт не ответил. Мужчина подошёл ближе.

– Уже одиннадцатый час! Ты почему не дома?! Где мать?

– Я гуляю.

– Ты время видел? – заметив Винина, мужчина нахмурился сильнее и обратился к нему. – А вы ещё кто такой?

– Это мой друг, – сухо бросил Уайт. – Мы гуляли.

– Друг? Почему я его не знаю?

– Я тебе говорил про Модю…

– Не говорил! А ну вставай и быстро иди домой! А вы, молодой человек, объяснитесь, кто таков и почему гуляете с моим сыном?!

– Для начала хочу узнать, кто вы сами такой, – поднявшись, нахмурился Винин.

– Я Демьян, отец Уайта. А вы кто? Имя, фамилию и профессию.

– Модест Винин, писатель.

– Фу, боже, писатель! Да разве это профессия? Понапишите бредней всяких, бумагу портите и детям свой бред в голову пихаете!

– О чём вы вообще говорите?

– Я о том, что книги ваши взять да сжечь надо! Идём, Уайт! Больше ты не будешь разговаривать с эдакими бездельниками, понял?! Если ещё раз увижу тебя рядом с этим бомжом…