Босая ступня с большими черными пальцами. Это не соседский ребенок. Они что, за дуру меня держат? А то я не знаю, как выглядит нога четырехлетнего малыша. Уж наверное, она не такая здоровая и обожженная.
– Это что? – выкрикнула я. – Там бомж какой-то!
– Может, хотите поцеловать внучка? – пошутил санитар.
– Очень остроумно.
Парамедикам удалось запустить бедняге сердце, он снова задышал. В такие минуты меня обуревает восторг.
– Просто какой-то бомж. Ну и прекрасно, – сказала я себе.
– Ну как вы можете так говорить! – вмешался врач, который как раз вылез из «скорой». – Он такой же человек, как вы и я.
– Я хотела сказать «бездомный», – поправилась я. – И не преувеличивайте наше с ним сходство. Куда вы его везете?
– На улицу Банаха. Вы его знаете?
– Я? Ну откуда? Ни в коем случае. Первый раз в жизни его вижу. Я в магазин иду. – Я подняла тележку. – Вы что, не видите?
Я еще раз потянула дверь «скорой» и увидела пострадавшего целиком. Стоящие дыбом лохмы и борода еще дымились. Лица я не разглядела – на него надели кислородную маску.
– Он выживет? – спросила я, глядя врачу прямо в глаза.
– Будет ясно, когда мы доставим его в больницу и обследуем, но прогноз хороший.
– Пожалуйста, отойдите сейчас же! – услышала я решительный голос.
Полицейский. Вот с ним цапаться не надо.
– Ну хорошо, хорошо. Чего вы такой нервный? Я же «скорую» не держу. Хотели бы – уехали бы. – Я отпустила дверцы и ретировалась.
Помимо грабежа и трупа в соседней квартире мне теперь приходилось думать и об этом бедолаге. Надо будет выбраться в больницу на Банаха, выяснить, выжил он или нет. Но это потом. Пусть его сначала подремонтируют.
Из-за всех этих дел у меня закружилась голова. Может, виноват дым, а может, у меня сахар упал. Я не помнила, когда ела в последний раз. Двор закружился вокруг меня. Я оперлась о стену. Никто не обратил на меня внимания. Один из пожарных разговаривал с полицейским, прочие укладывали снаряжение в машину. Им было чем заняться. «Скорая» включила сирену и уехала. Всё начало понемногу успокаиваться. Пора и мне прийти в себя.
Я вернулась домой совершенно без сил и решила прилечь буквально на минутку, отдохнуть. Потом я собиралась съездить в «Карисас», поесть супа. Готовят там не особенно вкусно, да и общество оставляет желать лучшего. Но когда мне не хочется ходить по магазинам и торчать на кухне, то я, бывает, заглядываю в их столовую.
Ничего у меня не вышло. Едва я успела улечься на диване и закрыть глаза, как меня разбудил сын.
Я посмотрела на него заспанными глазами. В юности он определенно был симпатичнее. Прямо хорошенький. Когда он родился, акушерка сказала, что жалко тратить такие длинные ресницы на парня. Он и правда был красавчик – а чему тут удивляться, если посмотреть на родителей. Но потом, как в жизни бывает, все изменилось. Он вбил себе в голову, что у матери ему плохо, самостоятельности захотел. Съехал и от великой самостоятельности перестал следить за собой. Как-то он попал в аварию на улице, недалеко от дома, где жил. Я, конечно, страшно перепугалась, но авария оказалась совершенно неопасной. Сын поправился, но как же я с ним тогда намучилась! Наверное, другого такого нытика во всей больнице было не сыскать. После этого происшествия сын окончательно махнул на себя рукой. Растолстел. Отрастил животик. Начал сутулиться. Стал какой-то неповоротливый, неуклюжий. Говорил, что после аварии у него все время все болит. А у кого не болит?
– Мам, а что у тебя с дверью? – обеспокоенно спросил сын.
– Ничего. Дверь как дверь. Сразу «что у тебя с дверью». Старая была, вот и развалилась. У других-то дети интересуются, как там родители. Двери им иногда ремонтируют или, если надо, меняют, а я что? Как есть, так и есть.
Сын закатил глаза и ушел на кухню, разбирать принесенные авоськи с продуктами. Сейчас опять рассует как попало, а мне потом убираться. Ну что за парень!
– Мам, если ты мне не скажешь, что случилось, я пойду к соседу напротив и так или иначе, а все выясню, – не отставал сын.
– Ну хорошо, хорошо. Меня немножко ограбили, – призналась я, чтобы он наконец отвязался, и тут же заговорила на другую, более увлекательную тему: – А знаешь, как у нас тут интересно! Во дворе пожар был, и пожарные приезжали, и «скорая»…
– Что?! Как ограбили? – Сын так завопил, будто это его обворовали.
Он примчался с кухни – в одной руке пучок редиски, в другой бутылка молока. Забавно он выглядел с таким продуктовым набором.
– Ограбили, и все. Делов-то. – Я пожала плечами, давая понять, что волноваться мне абсолютно не из-за чего, – и снова улеглась на диван. – И не кричи так, пожалуйста, а то у меня сейчас голова разболится, и тебе придется бежать в аптеку за порошком.
– И ты так спокойно об этом говоришь?! С тобой все в порядке? Когда к тебе вломились, ты была дома?
Сын подошел ко мне и стал как сумасшедший дергать меня за руку – наверное, хотел убедиться, что меня не изрешетили пулями.
– Не дергай меня! С ума сошел?
– Ты звонила в полицию? У тебя ничего не болит? Может, врача вызвать?
– Успокойся, сыночек, ничего у меня не болит. Из полиции только что были, да ничего пока не сделали. По-моему, такие кражи не представляют для них ни интереса, ни важности.
Сын внимательно слушал, выпучив покрасневшие глаза с набрякшими мешками. Занимается по ночам неизвестно чем, потом без слез не взглянешь. Я и то куда свежее выгляжу.
– Ты даже не спрашиваешь, что пропало? – удивленно спросила я. – Тебе не интересно?
– Я о тебе беспокоюсь. Вещи – это не так важно.
– Тебе легко говорить. Не тебя же обокрали.
– И то правда.
– Но ты не волнуйся, часть вещей я уже нашла.
– Как нашла? Ты о чем?
Ох, вот зря я это сказала. Надо себя контролировать, всего не говорить. Особенно если что-то натворила, не стоит болтать направо и налево. А то еще неприятностей наживешь.
– Да ничего особенного, – начала я. – Просто нашла эти вещи, и все.
– Как нашла? Где?
– Неважно. Их украли, я их нашла, и оставь уже меня в покое, – сухо сказала я. – Поесть бы приготовил, раз уж ты здесь. Хоть бутерброд. Господи, обо всем тебя надо просить. Я у тебя на глазах от голода умирать буду, а ты и не спросишь, не хочу ли я есть.
– Мам, а может, сходим куда-нибудь, поедим?
– В смысле – куда-нибудь? – Интересное предложение. – Я же не одета для выхода.
Я надеялась, что сын станет настаивать. Как-то он водил меня в красивый ресторан, где официанты были молодые и высокие. И почти одинаковые. В ресторане было темновато и потому не особенно приятно, но все официанты были в белых рубашках и фартуках – любо-дорого посмотреть. И бегали без остановки! Один на кухню – и другой тут же с кухни выходит. Да, вот это было зрелище. А сын даже не заинтересовался. Его вообще мало что интересует.
– А все же? – неуверенно спросил он.
– Ну ладно, ладно, не упрашивай. Ты так лебезишь, что жалость берет. Пойдем, раз уж ты так просишь, только дай мне минуту, я переоденусь. Ты меня от дела оторвал.
Я пошла в ванную – хоть причешусь. Посмотрелась в зеркало. Ну что ж. Чудес не ждите, раз у меня всего пара минут. Я поправила прическу, подкрасила губы. Может, мы опять поедем в тот ресторан, и там опять будет темно?
– Платить будешь ты, да? Раз уж приглашаешь… – спросила я. В наше время уверенности нет, потому что теперь если мужчина приглашает женщину на ужин, то ожидает, что она будет платить за себя.
– Да, мама, я заплачу, – заверил он.
Сын великодушно помог мне запереть дверь, закатывая при этом глаза и бормоча что-то себе под нос. Он все твердил, что нам надо серьезно поговорить и что такими вещами не шутят. Я не отвечала, потому что мыслями была уже в том ресторане, с красивыми официантами, и не хотела портить себе чудесные мечты скучной банальной ссорой.
Мы сели в машину сына. Он, как всегда, припарковался далеко, как будто не мог, как все люди, поставить машину в подворотне. Какой же он у меня лентяй. И машина у него неудобная. Вроде ей уже несколько лет, хотя она почти новая – сын мне не говорил. В машине было много кнопок и маленький экран неизвестного назначения. Видно, что возможностей у машины много, но какая же она низкая! Как провалишься в сиденье, так потом не выберешься. Господи, каких же мучений мне стоило вылезать из этой машины, а ведь я в общем и целом в хорошей форме.
