Мистер Сергиус Дрей пребывал в чудесном расположении духа. Он никуда не торопился и был беспечен, как пирожное, которое пока не знает, что скоро его отправят в рот, и даже в страшном сне не мог предположить, что за ним кто-то следит. Он наивно полагал, что в Горри никому до него нет дела, ведь его тут почти никто не знает. Здесь за ним не станут гоняться ни его бывшие подельники, ни жертвы его былых мошенничеств, ни флики. Уточнение: нормальные флики, а не это посмешище Доддж с его этим недоразумением Перкинсом. И, разумеется, он никак не мог предположить, что за ним неотступно следуют двое детей в вязаных шапках. Поэтому он и не озирался.

Дойдя до конца улицы, Сергиус Дрей поднялся на мост, который проходил поверх трамвайных путей и вел прямиком к Гротвей.

Гротвей был благополучным районом, там жили самые зажиточные люди в этой части города. Местные полицейские не отсиживались в «Фонарях констебля», а патрулировали улицы – порядок и спокойствие в Гротвей оберегались ревностно. Люди по ту сторону моста обладали хорошими манерами, были более вежливыми и добродушными, чем те, кто жил в Горри. Считалось, что столь сильные различия в жителях, разделенных мостом, проистекали из достатка одних и отсутствия его у других. Как говорил дедушка Финча, «не так сложно быть добродушным и сохранять хорошее настроение, когда тебе не приходится выживать день изо дня, изобретая очередной способ получения хлебных крошек из ничего».

Гротвей походил на миленький игрушечный городок внутри новогоднего снежного шара. Пятиэтажные дома с темно-красной черепицей стояли тесно. Покатые крыши венчали фигурные флюгеры – на каждой улице свои: на какой-то – жестяные дирижабли, на какой-то – коты, на какой-то – изогнутые часовые стрелки. К слову, почти на каждом углу место чердачного окна занимал циферблат. Гротвей подчас даже называли районом часов.

Меж домами проходили уютные извилистые улочки, на которых никогда не было сугробов – дворники здесь трудились на славу, как, впрочем, и фонарщики: никому и в голову в Гротвей не могло прийти, чтобы фонари стояли с битыми плафонами. А еще по эту сторону моста было то, о чем жители Горри и мечтать не смели: бронзовой паутиной район опутывала сеть пневматической почты.

Экипажи в Гротвей были по большей части санными. Даже дети разъезжали повсюду на самоходных механических санках – сидя на них и сжимая вилкообразный штурвал, в круглых защитных очках, мальчишки и девчонки напоминали настоящих штурманов.

Один такой «штурман» наехал полозом на ногу мистера Дрея, и тут началось довольно редкое для Гротвей явление – скандал. Мистер Дрей с удовольствием отчитал маленького бедолагу, не сдерживаясь в выражениях и не скупясь на подзатыльники. Ребенок отвечал ему громким пронзительным плачем, но у мистера Дрея был иммунитет к чужим слезам – такое случается, когда отсутствует сердце. К примеру, заложено у ростовщика или просто вывалилось сквозь дыру в кармане.

Довольный преподанным малявке уроком, мистер Дрей продолжил путь. Купил у продавца на углу жареных каштанов и, поедая их, беззаботно пошагал по улочке.

Финч был очень удивлен тем, что «любимый дядя» Арабеллы отправился именно в Гротвей, ведь более неподходящее для него место сложно было представить. Этот тип выглядел здесь так же неуместно, как гремлин в тарелке с супом.

Мистер Дрей прошел два квартала и остановился, чтобы закурить папиретку, у высокой башни с часами.

Финча вдруг посетило странное ощущение: будто бы он был здесь совсем недавно. Словно видел эту башню и крыши ближайших к ней домов с птичниками, вот только… Но что это за «вот только», он никак не мог вспомнить. И тут кое-что неожиданно всплыло в памяти Финча.

– Станция «Чужое Безмолвие», – пробормотал он.

– Что еще за станция? – удивилась Арабелла.

– Не знаю.

Задумываться о каких бы то ни было странностях сейчас времени не было, ведь мистер Дрей у башни не задержался. Обогнув ее, он пошагал по улице и вскоре вышел к рыночной площади.

Следуя за ним на почтительном расстоянии, Финч и Арабелла также оказались на площади и погрузились в море разговоров, смеха и шума. Прямо под открытым небом стояло пианино, из задней стенки которого торчали разновеликие трубы. За пианино сидел старик во фраке и цилиндре и играл что-то праздничное. Порой тут и там раздавался грохот выстреливающих хлопушек.

На рыночной площади Гротвей проходила ярмарка. Над ней в небе висели прогулочные воздушные шары, с которых вниз падал разноцветный, зеленый и красный, снег. В воздухе он смешивался со снегом обычным и вот таким пестрым крошевом опускался на землю, шляпы и зонты.

На площадь выходили фасады кафе, пекарен и кондитерских, три паба, различные лавки и даже мастерская игрушечника.

К одной из лавок мистер Дрей и направился.

На бордовой вывеске над дверью витиеватыми золотистыми буквами было выведено: «Локон Белли-пелли», а на полочках в больших окнах-витринах стояли склянки с кремами и лосьонами, жестянки с помадками для волос, там же рядами выстроились гребешки.

Отшвырнув папиретный окурок, мистер Дрей взлетел по ступеням, распахнул дверь и, не обращая внимания на остервенело провизжавший колокольчик над притолокой и включившуюся теплорешетку, вошел в лавку и направился прямиком к стойке.

Дети подкрались к окну.

– Что он там делает? – спросила Арабелла.

– Скандалит, – ответил Финч.

И верно, мистер Дрей что-то кричал перепуганному приказчику за стойкой, размахивал руками и тыкал пальцем, указывая на свою голову.

Приказчик, пытаясь защититься от шквала злобы разъяренного клиента, поднял руки и бросился что-то доставать из шкафа-витрины. В его руках блеснул стеклянный флакон.

– Кажется, дядя Сергиус пришел заменить средство от облысения, – хихикнула Арабелла.

Мистер Дрей схватил пузырек, пригрозил напоследок приказчику кулаком и направился к двери.

Дети отпрянули от окна и поспешили спрятаться в очереди к продавцу жареных каштанов. Дядя Сергиус вышел из лавки довольный и, нырнув в толпу, направился через площадь.

Финч и Арабелла поспешили за ним.

Людей на площади было невероятно много – здесь сейчас будто собрались жители всех окрестных кварталов. При этом из переулков и улиц подходили все новые, а идти домой никто явно не собирался – ярмарка была в самом разгаре.

Люди прогуливались между полосатыми шатрами и прилавками на колесах, что-то покупали, о чем-то спорили, но были в прекрасном настроении.

Лишь Финч хмурился. Он пытался не потерять из виду мистера Дрея, и эта шумиха его только отвлекала и раздражала. Арабелла отметила выражение его лица.

– Тебе что, не нравятся ярмарки? – спросила она.

– Нет, – угрюмо ответил Финч.

– Почему?

– А зачем они вообще нужны? Дедушка мне рассказывал о них, но я…

– Ты что, никогда не был на ярмарке? – поразилась Арабелла.

– Нет.

– А меня родители водили несколько раз. Ярмарка – это же просто чудесно!

Спорить у Финча желания не было. Он глядел на раскрасневшиеся от возбуждения и радости лица и не верил буквально ни во что. Ему казалось, что все это напускное, ненастоящее – просто подделка, чтобы никто не заметил случайно, что ты усталый и злой. Они прикидывались.

На мальчика окружающий гвалт действовал подавляюще. Он не понимал, как родители могут с такой легкостью и щедростью покупать своим детям все, что те пожелают, и делать это с радостью. Он чувствовал, как в нем что-то закипает, и пытался отворачиваться, не смотреть, но, куда ни падал его взгляд, всюду были они – эти дети и их родители.

Финч не осознавал, что просто завидует. Завидует, потому что у него нет родителей, ему никто ничего не покупает, никто не водит его на ярмарку. Зато он чувствовал себя незваным гостем, который украдкой пробрался на чужой праздник. Он чувствовал себя одиноким и никому не нужным еще больше, чем обычно.

Нет! Ничего хорошего и уж тем более чудесного в этих ярмарках он не видел.