Когда лист наконец был допечатан, она вытянула его из машинки и положила на стопку таких же листов. Взяв чашку, миссис Чаттни пригубила и поморщилась – остывший кофе на вкус был гадок, как вранье. Нет, еще хуже – как варенье из вранья. Она пошла на кухню, зажгла печку, поставила на нее чайник и вернулась в гостиную, которая была по совместительству и ее рабочим кабинетом.

– Фло! – громко сказала миссис Чаттни. Усевшись на стул, она открыла портсигар и заменила папиретку в мундштуке. Чиркнула спичка, и в воздух поднялось рыжее дымное облако.

От ее голоса ожил стоявший на втором столе автоматон-секретарь. Глаза-лампы зажглись, и механоид с жужжанием поднял голову.

– Новая запись!

Автоматон взял из коробки перед собой продолговатый графитовый цилиндр и вставил его в прорезь собственной груди. Щелкнули зажимы, несколько раз крутанулись винты пружинного механизма. Цилиндр начал медленно вращаться.

Миссис Чаттни откинулась на спинку стула, выдохнула в потолок очередное облако рыжего дыма и принялась наговаривать:

– Первое. Узнать, что за механизм строят в Трамвайном ведомстве. Там творится что-то подозрительное. Нужно найти способ заглянуть в закрытый цех.

Запись шла, а женщина продолжала:

– Второе. Акции Горбиста проделывают что-то странное. Они как мыши в колесе. Вероятно, здесь что-то нечисто. Либо это очередная махинация на бирже, либо Уолшши готовят какую-то авантюру, направленную против единственного конкурента.

Она задумалась:

– Третье… третье… Исчезновение мистера Клика, репортера из «В Рривв». Он раскручивал сюжет о гремпинах Уолшшей. Нужно узнать, что он раскопал.

Миссис Чаттни нахмурилась:

– Четвертое… По нашему делу. Еще одна буря. Господин Борган. Птицелов. Франки. Финч. Конец записи, Фло!

Цилиндр остановился. Глаза-лампы погасли, и автоматон опустил голову.

Миссис Чаттни выдвинула боковой ящик письменного стола и достала оттуда чистый лист. Вправила его под валик машинки и снова принялась печатать…

Стук клавиш в гостиной квартиры № 6 был не единственным звуком. Где-то на грани слуха раздавалось приглушенное шипение, похожее на царапанье иглы по граммофонной пластинке, когда мелодия закончилась.

Миссис Чаттни давно привыкла к этому звуку и почти его не замечала. Исходил он из небольшого, вмонтированного в стол бронзового рожка, который озвучивал все, что происходило в подъезде – а точнее, на первом этаже.

Чтобы быть в курсе того, что творится в этом доме, миссис Жужанне Чаттни не требовалось лично караулить у каждой двери, подглядывать в замочные скважины и приставлять ухо со стаканом к стенам. Сердцем дома, конечно же, являлось место консьержки, и туда, словно по венам, стекались все сплетни, все новости, каждый чих того или иного жильца.

Около пяти лет назад миссис Чаттни тайно перенастроила систему оповещения дома, соединила ее со своей квартирой и с тех пор могла постоянно слушать, о чем говорят у лифта, возле входной двери, у основания лестницы и у окошка миссис Поуп.

При этом миссис Чаттни уже давно разделила всех соседей на две категории: «неважные» и «любопытные».

Ей не было дела до того, что творится с вечно пребывающей в своей кататонии вдовой Лилли из второй квартиры, что происходит за стеной у тихой пары Томкинс из седьмой или кого планирует ободрать до нитки продажный адвокат Джессил из восемнадцатой. Ее не волновало, кто снова разбил сердце этого болвана Си из семнадцатой, о чем врет Блувин из четвертой или зачем мадам Флёрхаунд из девятнадцатой говорит, что собирается навестить внуков, когда на деле отправляется в один из притонов района Краекк курить ядовитый дурман. Неужели старуха не знает, что здесь, в Горри, всем плевать на пагубные привычки окружающих, пока они не начинают мешать пагубным привычкам других? Эти люди и их дела никак не влияли на то, что происходило в доме.

Зато у миссис Чаттни вызывало недюжинное любопытство, что именно задумал Сергиус Дрей, живущий в девятой, что на уме у мадам Шпигельрабераух из двадцать первой или о чем там ворчит сквозь пьяный сон мистер Бру из пятой, набравшийся, как всегда, в пабе «Бардакк», этот ходячий (или, вернее, с трудом доползающий до кровати) собиратель настроений со всего Горри…

Миссис Чаттни раздраженно вырвала из каретки лист, скомкала его и швырнула в урну для бумаг под столом. Вставила новый и принялась перепечатывать заново. Разумеется, она могла бы поручить записать все Фло, но предпочитала работать по старинке.

К фоновому шуму, раздающемуся из рожка, вдруг прибавился столь знакомый скрип ручки и петель входной двери дома. Кто-то, прокашливаясь с холода, вошел в подъезд.

Миссис Чаттни подняла голову и замерла, прислушиваясь. Она уловила, как зашумела теплорешетка, после чего кто-то гулко прошагал по полу и остановился.

– Доброе утро, миссис Поуп! – раздался, потрескивая, добродушный и задорный голос.

– О, мистер Дьюи! – воодушевленно воскликнула консьержка, и миссис Чаттни даже поморщилась. Как же ее раздражала эта лысая женщина с ее фальшивыми когтями и фальшивой любезностью. – Почту принесли?

Миссис Чаттни пробурчала:

– Конечно, принес почту, я же почтальон, миссис Поуп.

И, будто подслушав ее слова, мистер Дьюи проговорил:

– Конечно, принес почту, я же почтальон, миссис Поуп.

Для Жужанны Чаттни все это было старым, приевшимся аудиоспектаклем, в котором бездарные актеришки, играющие свои роли годами, неизменно повторяют набившие оскомину реплики. Она уже наизусть выучила почти все аудиоспектакли, которые время от времени происходили внизу. К примеру, вот сейчас почтальон скажет: «Здравствуйте, мистер Поуп!» А лифтер ему ответит: «Да-да, мистер Дьюи». Мистер Поуп почтальона недолюбливает, зато газеты, которые тот приносит, просто обожает и каждый раз вскакивает со стула, как собачонка, дождавшаяся возвращения любимой хозяйки с работы, а затем выхватывает у Дьюи свежие выпуски «Скрипа в Горри» и «Эха Гротвей» (лифтер подписан только на эти два издания). А миссис Поуп вот-вот снова поинтересуется: «Мистер Дьюи, вы случайно не принесли мне свежий номер “Кринолина”?» – на что почтальон в сотый раз снисходительно сообщит: «Мэм, боюсь, снова вынужден вам напомнить, что “Кринолин” выходит только раз в месяц». А консьержка, как и вчера и во все дни, кроме тех, когда ей все же приносят треклятый журнал, тяжело вздохнет и выдаст: «Ах! Как жаль!»

Разумеется, все именно так – дословно и до-эмоционально – и произошло.

Прелюдия закончилась, и почтальон начал выкладывать посылки на стойку, а консьержка принялась разбирать их, отправляя письма и бандероли в ячейки с номерами квартир.

– Письмо для мистера Драммина. Два письма для мистера и миссис Томкинс. Бандероль для мистера Франки. Заказное письмо для мистера Джессила. Письмо для мистера Эдвинса.

– Что? – удивилась консьержка. – Этому злобному хрычу еще кто-то пишет?

– Полагаю, это из шахматного клуба, куда он в прошлом месяце, как вы помните, подавал заявку, – предположил мистер Дьюи. – Видимо, очередное отклонение членства.

– Ну еще бы, – захихикала консьержка. – Чтобы кто-то его выдержал? Да он же устроит склоку еще до первого хода…

– Так, – продолжил почтальон. – Тут у меня еще несколько ветеранских банковских билетов. Для мистера Блувина, для мистера Фергина, для вдовы Джей и для… Миссис Поуп, может, в этот раз мистер Хэмм сам заберет свой билет?

– О, нет-нет! – взбудораженно ответила консьержка. – Ему снова нездоровится. Я ему передам.

– Как скажете… – не стал спорить почтальон.

Миссис Чаттни усмехнулась. Эта Поуп всегда забирала пенсию Хэмма себе. А тот то ли был совсем не в ладах с головой, то ли даже не представлял, что ему что-то там причитается от правительства за то, что он восемь лет вытанцовывал танго под пулями, стирая вместо подметок собственную шкуру.