Пришлось Вальтеру отправиться аж в Торунь, чтобы добыть пергамент или плохонькую бумагу, которую купцы из Нюрнберга продавали втридорога. Эта немецкая бумага не шла ни в какое сравнение с тем, что делали в италийском городе Фабриано. Такую бумагу он держал в руках, когда учился в университете Оксфорда. «Вот бы попасть в Фабриано или Перуджу, накупил бы бумаги столько, чтоб на десять библий хватило! Хоть крылья изобретай», — думал он, проделывая долгий путь до Торуни.

Там, в лавке писаря, он запасся пергаментами, бумагой и перьями. Перед отъездом он зашёл в церковь Святого Ионна, чтобы помолиться о благополучном возвращении, поскольку мелкие дожди сделали дорогу скользкой, и лошадь Вальтера то и дело спотыкалась, норовя сбросить задумавшегося седока прямо в грязь.

На выходе Клюгехаммер столкнулся с бурмистровым сыном с хутора Мазуры, которого никак не ожидал увидеть.

— Здоров ли отец? — спросил Вальтер, поздоровавшись.

— Совсем плох, пан инженер, захворал страшно, не встаёт, вот иду поставить Святому Иоанну свечу за здравие, — понуро ответил Лешек.

Вальтер хотел дать ему денег, но парень на отрез отказался.

— Как так, пан? Мы с вами вместе работали, а мне у вас кошты брать? Мы своим трудом честно жили, и честно проживём! — отвечал бурмистров сын.

Тогда Вальтер решил во что бы то ни стало попрощаться со старым Войцехом, с которым прожил больше трёх месяцев под одной крышей, хоть до хутора и был неблизкий путь. Вместе с Лешком они добирались до Мазур несколько дней, ожидая, что застанут либо остывшее тело, либо свежую могилу. Но всё-таки они успели.

Старик был бледен, лежал недвижно на соломенном тюфяке и, казалось, застыл на подобии статуи, ни на что не реагируя. Изредка только слышалось его хриплое дыхание. Сын долго говорил с отцом, рассказывая ему о путешествии, о красоте Торуньской церкви, о скотине и внуках. Войцех только моргал глазами, иногда издавая тяжёлый вздох. Когда же Вальтер подошёл к нему проститься, старик вдруг оживился и прошептал:

— Мельница. Мельница чужих позвала. Зависть и злоба всё. Бежать надо…

Бабы и дети принялись успокаивать умирающего, громки и плаксиво, но он более не произнёс ни слова, только лежал со взглядом, устремлённым вдаль на тысячи вёрст.

Клюгехаммер решил остаться на ночь и двинуться с рассветом к замку Куявского. Он почти с радостью вернулся в свою холодную каморку с земляным полом. Ночь была тёмной и тихой. В такие обычно спится крепко, но сегодня Вальтер думал о том, что сказал ему старик. Видимо, на смертном одре мысли окончательно помутились, и ужас предстоящего конца заставлял бурмистра говорить бессвязные слова, полные отчаяния и угрозы. Ещё думал он о том, как можно было бы сделать мельницу ещё лучше, как описать в чертежах всё, что нужно сделать. От этих мыслей Вальтер заснул не скоро, и проспал зарю, проспал первых петухов, проспал почти до полудня, когда его вдруг разбудили женские крики и плачь.

В одной рубахе, натягивая на бегу свой синий кафтан, Вальтер выскочил на двор. Перед хатой на пегом коне восседал рыцарь в белом плаще с чёрным крестом. За его спиной были всадники в серых одеяниях, на груди их была видна большая чёрная буква «Т». В руке рыцарь сжимал булаву с маленькой металлической головкой, слева от него на земле сидел бурмистров сын, держась за окровавленную голову.

— Последний раз повторяю! — рявкнул рыцарь с булавой. Его польский был плох, а голос источал ненависть и презрение. — Вы ещё узнаете, кто такой Отто фон Шиндер! Dreckige Hunde! Heiden! (Псы поганые! Язычники!)

— Я же говорил, он отошёл нынче ночью, — скулил Лешек, держась за голову.

— Где бурмистр? — орал рыцарь.

— Er ist heute gestorben! (Он умер сегодня!) — закричал Вальтер, поняв о чём речь.

— Wer bist du sonst noch? (Ты ещё кто такой?) — крикнул один из сержантов в сером.

— Ich bin Ingeneur! Ich bin Walter Klugehammer aus Danzig! (Я инженер! Я Вальтер Клюгехаммер из Данцига!) — ответил он, стараясь скрыть свой ужас.

— Hast du die Mühle gebaut? (Это ты мельницу построил?) — спросил рыцарь, медленно вращая своё оружие.

— Ja (Да), — ответил Вальтер, каменея от ужаса.

Проклятая честность. Он мог бы солгать, мог бы что-то придумать, но времени на раздумья у него не было. Перед ним был отряд служителей ордена, котором сама Папа дал власть казнить и миловать. И чувствовал Вальтер, что сегодня миловать никто не собирается.

— Sie haben eine Mühle gebaut und damit den Willen des Bischofs verletzt! Er erlaubte gnädigerweise den Bau einer Mühle! Aber du hast ihn betrogen! Sie haben drei Mühlen unter einem Dach gebaut! Sie haben die Kirche getäuscht! Sie haben den Orden der Brüder vom Deutschen Haus der Heiligen Maria getäuscht! Du hast Gott getäuscht! (Вы построили мельницу, и тем самым нарушили волю епископа! Он милостиво позволили построить одну мельницу! Но вы обманули его! Вы построили три мельницы под одной крышей! Вы обманули церковь! Вы обманули Орден Братьев немецкого Дома Святой Марии! Вы обманули Бога!) — Отто фон Шиндер выплёвывал слова в гневе, потрясая своей булавой.

— Sie befinden sich im Land von Herrn Kujawski! Wenn er gegen das Gesetz verstoßen hat, bringen Sie ihn vor Gericht! Man kann nicht einfach die Diener anderer Leute schlagen! (Вы на земле господина Куявского! Если он нарушил закон, вызовите его в суд! Нельзя просто так бить чужих слуг!) — выкрикнул Вальтер, приблизившись к раненному сыну бурмистра.

Он хотел поднять его, вся голова парня была в крови, и тот мелко трясся, заживая рану.

— Ich bin der Richter hier! (Я здесь судья!) — услышал Вальтер крик рыцаря, и не успев поднять голову, почувствовал страшной силы удар, от которого потемнело в глазах, и он потерял сознание.

Очнулся он в холодном и сыром подвале. Голова, перемотанная грязной тряпкой, как он потом понял, подолом его собственной рубахи, болела страшно. На ногах были деревянные колодки. Вальтер видел, что из какой-то дыры под потолком струился слабый свет, но подползти к нему не было сил. Вскоре и этот свет начал меркнуть. Пришёл тюремщик и поставил рядом с ним кувшин воды и миску с жидкой кашей. Через силу Вальтер заставил себя поесть. Голова кружилась, его тошнило, но усилием води инженер заставлял себя удерживать съеденное, ибо без пищи ему могла грозить смерть.

Он не помнил, как долго пролежал на гнилой соломе в подвале, пока его не привели на допрос к другому рыцарю. Имени рыцаря Вальтер не запомнил, так как головная боль мешала сосредоточиться на вступительной речи брата Ордена немецкого Дома Святой Марии. Запомнилось только, что рыцарь был чисто выбрит и одет со скромным изяществом. В отличие от фон Шиндера, этот крестоносец оказался приятным собеседником, не бил, даже предложил стакан вина, чтобы у Клюгехаммера не стучали зубы. Рядом с ними за невысокой конторкой сидел толстый монах-францисканец, записывавший что-то по ходу допроса.

— Вы добровольно строили мельницу близ хутора Мазуры, что на берегу Вислы? — спрашивал рыцарь.

— Да, добровольно, — подтвердил Вальтер.

— Вам платили за это жалование едой, деньгами или другим добром?

— Да, деньгами.

— Сколько вам было заплачено?

— Всего пятьдесят две марки.

— Орденские марки?

— Да.

— Вы не спросили, почему польский рыцарь платит немецким серебром?

— Нет.

— Вы знаете, откуда герр Куявский мог его взять?

— Нет.

— Вы не спросили?

— Было бы себе дороже.

— Почему?

— Пан Куявский скор на расправу.

— Вы убоялись его, но не ордена?

— Это земля Куявского, на ней орден не владыка.

— Напрасно так думаете, орден защитник земель прусских и польских от жемайтских язычников. Великий магистр Конрад фон Юнгинген блюститель мира и веры на всех землях от Балтики до Константинополя.

Вальтер промолчал. В его голове всё смешалось. «Где Пруссия, а где Константинополь? Почему магистр, защитник христиан, воюет с христианами же? Да, магистр вроде Конрад, но вот фон Юнгинген ли? Чума их разбери! Что не магистр, то Конрад! Если капитул однажды выберет магистром какого-нибудь с другим именем, то конец ордену», — думал Вальтер, налаживая ход мыслей в голове, как движение шестерёнок в сложном механизме.