— А, вот что! Не торопитесь вы, пан, — заметил Вальтер, — в письме от пана Куявского ясно было написано быть к пасхе. Я уже второй день мыкаюсь по хатам и сараям, пью и ем на свои деньги, да и на дорогу того, что прислал ваш хозяин едва хватило.
— Не гневайтесь, пан Клюгехаммер, светлый праздник Воскресенья же! — Сбышек улыбнулся одновременно и робко и нагло, отчего у Вальтера пропало желание на него ругаться, да и нужные польские слова он подобрал бы с трудом, видимо мёд оказался крепким, пошатнув его блестящую память. — Сию минуту поедем, вот только лошадка моя отдохнёт и сразу в путь.
— Тогда и мою прикажи подготовить, пан Сбышек, а я мёд допью, — стараясь казаться как можно небрежнее ответил Вальтер.
Вообще все поляки казались ему, человеку размеренному и по-немецки педантичному, ужасно развязными. Бывало, и сам он старался подражать этой развязности, чтобы не выглядеть белой вороной, но естество инженера, привыкшее к порядку, отчаянно сопротивлялось, так что Вальтер даже себе казался каким-то неестественным и чудаковатым.
Всё же, когда они вдвоём выехали на шлях, ведущий к востоку от Гневково, Вальтер немного взбодрился и почувствовал себя увереннее. Кругом пели птицы, а влажная земля звонко чавкала под копытами лошадей. Сбышек в дороге либо молчал, либо, показывая то в одну сторону, то в другую, рассказывал, кому принадлежит пашня или хутор, или лес, который они проезжали. Вот, де, имение Минишевича, а за лесом живёт пан Женьчевский, а дальше рыцарь Жигимонт Кяйстурыльский. Иногда, упоминая очередное труднопроизносимое польское имя, он презрительно морщился, а когда Вальтер спросил, нет ли какой вражды у его пана с этими землевладельцами, только рассмеялся:
— Чтоб пан Куявский с ними дело имел? Вот уж не бывало! Да все эти Минишевичи и Женьчевские ему недостойны в псари идти! Мой вельможный пан от первых Пястов свой род ведёт!
— Кого? — не понял Вальтер.
— Первых королей! — возмутился Сбышек. — Неужто немцы ничего не знают?
— Может история не моя сильная сторона, но мельницу ни ваш пан, ни один его человек построить не может, — спокойно заметил Вальтер, решивший, что поляк на это ничем не ответит.
Так и произошло. Оставшиеся несколько часов пути Сбышек молчал, лишь иногда указывая, куда следовало свернуть.
Уже в сумерках они въехали на узкую тёмную дорогу, пролегавшую через чащу разросшейся лещины. Летом, должно быть, даже в самый светлый час тут царил сумрак.
— Далеко ещё? — спросил Вальтер.
— Почти прибыли, — процедил Сбышек, после чего дал знак немцу молчать и прислушался.
Вальтер расслышал впереди шаги.
— Кто на пути? Отзовись во имя Исуса и Пречистой Девы! — внезапно раздалось из сумрака.
— Ваша милость, это Сбышек с немцем, что по воле вашей приехал! — проорал в темноту поляк.
Шаги раздались отчётливей, за ними последовал глухой топот конских копыт и негромкое лошадиное всхрапывание. Вскоре Вальтер смог разобрать силуэт всадника на могучем коне, за его спиной был другой всадник, а рядом стояли дворе рослых мужчин, державших рогатины наперевес. Когда встречные верховые подъехали ближе, Вальтер разглядел у второго в руках арбалет.
— Сбышка! Прохвост проклятый! Курва мать твоя! Где ты шарахался так долго? Опять хуторских девок караулил? Вот задам я тебе! — заорал всадник на могучем коне, наседая на кобылу молодого человека.
В темноте что-то свистнуло, должно быть плётка, но Сбышек ловко увернулся и принялся ругать на чём свет стоит распутицу, охромевшую кобылу, а более всего наказы своего хозяина, что по мнению Сбышка, были бестолковы, как «пёсья брехня». Всё же он со второго раза получил плёткой удар по спине и, взвыв под дружный хохот мужчин с рогатинами, постарался отъехать как можно дальше.
— Со света до света его тут жду! По дорогам разбойников как мух развелось, курва мать их! А он Мне тут врёт про распутицу! Кобыла охромела! — бушевал всадник, размахивая вокруг себя свистящей плёткой.
Затем он вдруг вспомнил, что кроме слуги есть ещё и другой всадник.
— Пан Вальтер из Данцыга? — спросил он.
— Так и есть, пан, я Вальтер Клюгехаммер из орденского города Данцыга, — представился инженер.
— А ведь мой дед ещё застал те времена, когда этот город называли гордо и просто — Гданьском! — воскликнул всадник на могучем коне. — Рад встрече! Я Анжей Северин Куявский, герба Хутор.
Он подъехал совсем близко к инженеру, и Вальтер смог разглядеть всклокоченную бороду и блестящие глаза. Вблизи Анжей Куявский не показался ему таким свирепым, как минуту назад, когда тот бранил Сбышка.
— И я рад встрече пан, — ответил Вальтер, слегка поклонившись. — Видит Бог, не праздное любопытство заставило вас выехать нам на встречу.
— Признаюсь, я уж думал не увидеть вас живыми! — воскликнул Куявский. — Третьего дня двух кметов зарезали прямо на дороге. Исподнее, и то с них сняли, курвины дети. Попадись мне злодеи в руки, шкуры спущу, чтобы неповадно было!
— А разве не дело князя вершить суд? — поколебавшись, спросил Вальтер.
— Князя сыскать бы ещё! — хмыкнул Куявский. — А здесь я и судья, и закон. Это в городе всё бы судиться да рядиться, а здесь рука должна быть твёрдой. Чуть слабину дашь, так завтра тебя со всем скарбом пограбят, всё спалят, так что один тут закон — меча, любезный пан Клюгехаммер!
При этом он похлопал себя по поясу, на котором висел длинный меч в богато украшенных ножнах.
Уже совсем стемнело, когда они добрались до чернеющей громады, возвышавшейся на фоне тёмно-синего неба. Пан Куявский нарёк это место замком, хотя в слабом отсвете огней Вальтер смог понять, что строение совершенно не похоже на каменные замки крестоносцев, скорее это был вал с частоколом и сторожевыми бревенчатыми башенками, отгороженный от внешнего мира нешироким рвом. Второй всадник, что был с арбалетом, протрубил в рог. Послышались голоса и лязг оружия. В темноте открылись ворота, за которыми стояли двое мужчин в кожаных нагрудниках и с факелами в руках. По узкому мосту вся кавалькада и пешие сопровождающие перебрались под защиту стен, после чего ворота закрылись на толстый засов. Все спешились. Подошедшие слуги увели лошадей.
— Он сад развел и двор обнес свой тыном, в усадьбе пышной жил он господином, — проговорил Вальтер, разглядывая очертания построек.
— Что ты там говоришь, любезный пан Вальтер? — спросил Куявский.
— Это стихи, сложенные поэтом по имени Годфрид Чосер, что жил в Англии, когда я там учился, — пояснил Клюгехаммер.
— Это та страна, что на острове за морем? — поинтересовался Куявский. — Или они то же, что и Бретань?
— Некогда сир Эдуард Английский мечом вернул земли своих предков, так что можно почитать эти уделы одним государством, — учтиво пояснил Вальтер.
— Знаем мы это покорение мечом! Наберут рубак, а потом деньги в казне кончатся и всех распустят. Ещё с тех пор, как их король Ричард отдал Богу душу, да может и со времён его деда, в орден то и дело едут рыцари из Англии. Мало им свих усобиц, так они думают, что тут можно крестовый поход устроить. Язычников им подавай! А уж почитай Владислав два десятка лет как всех перекрестил! Нет, надо чтобы именно орден крестил! Правильно крестил! Не поляк, ни литвин, а немец! Вот и прут в Мальборг со всех концов дураки, думая, что тут им Иерусалим! А всё почему? Земли орден хочет отхапать! Земли! Курвины псы! — пан Куявский бешено вращал глазами.
Однако, сделав над собой усилие, он всё-таки успокоился.
— Не на тебя, Вальтер гневаюсь, на орден! — пояснил он. — История долгая, пойдём в башню, расскажу, что да как.
Тёмные переходы и лестницы вскоре привели их в просторное помещение, где жарко пылал разведённый слугами огонь в очаге. На столе, застеленном белёной льняной скатертью Сбышек и другие слуги расставляли чаши и кувшины. Дородная женщина поставила посредине стола большой горшок с похлёбкой из крупы и кислой капусты. Животы у всех урчали, потому без особых церемоний, сполоснув руки в общем тазу, все сели ужинать.
