Взял стакан, выпил почти половину и, поставив на место, грустно добавил:

– Я знаю, что говорю. А нормально потому, что у тебя в жизни наступил переходный, или, по-научному, пубертатный период. Слышал о нем?

– Да так, кое-что. – я неуверенно пожал плечами.

– Расспроси отца или старшего брата, они в курсе и тебе расскажут все что нужно.

– У меня нет отца и нет старшего брата, были конечно, но их обоих уже нет в живых. Отец умер, брат погиб на шахте. Остались мы с мамой вдвоем.

– Извини, брат! Никак не научусь не попадать в такие ситуации. Ладно, давай я тебе кое-что расскажу, может пригодится.

И Давид долго, подбирая слова, рассказывал о том, как мальчики становятся мужчинами и что сопровождает этот переход. Мне особенно запомнилась фраза: «Перерасти из мальчика в мужчину – дело нехитрое, это процесс природный, все через него проходят, а стать мужчиной, настоящим мужчиной, знающим, что такое честь, ответственность за все, что происходит в его жизни, в жизни зависящих от него людей, –это удел немногих.

Раньше таких людей было больше, и их везде уважительно выделяли, называли рыцарями или джентльменами, а они носили эти звания с гордостью, как большую награду, а теперь их стало гораздо меньше.

– Я Дон Кихота перечитал несколько раз и каждый раз, как первый, удивительная судьба удивительного человека, описанная удивительным писателем. Интересно, в настоящее время есть рыцари, или это предания старины глубокой.

Давид с интересом посмотрел на меня и продолжил:

– Сейчас в смысле этого понятия ничего не изменилось, только изменилось отношение к нему окружающих, и сегодня рыцарями называют людей, выбивающихся из общей массы, не таких, как принято, и звучит это порой, как снисходительная насмешка.

– О! Сейчас солнце подойдет к горизонту, а ты даже холст не повесил.

Я стал проворно помогать Давиду. Художник освежил палитру, глядя на небо, начал рисовать. Несколькими мазками он обозначил линию горизонта и все внимание переключил на небо. Я смотрел с восхищением, как Дод работал и перед тем, как нанести на холст, тщательно смешивал краски, чтобы получить известный только ему колер, а затем кистью наносил его в им определенное место. На небе началось цветовое представление. Казалось, сегодня этот процесс происходил с особым размахом – изменялись не только цвета, в разных местах неба возникали мгновенные нечеткие изображения, напоминающие диковинных зверей, фигурки людей, причудливые деревья или растения. Все это появлялось на переднем плане, затем перемещалось в середину неба, при этом быстро уменьшалось в размерах, а затем, превратившись в точку, исчезало, а тем временем появлялась новая картина и все повторялось. Эти быстрые метаморфозы трудно было удержать в памяти, не то, что перенести на холст. Я с изумлением смотрел на небо, не отрывая глаз и стараясь не моргать. В сознании возникла уверенность в причастности к происходящему. Зародившийся в глубине души восторг заполнял меня всего целиком и переполняя рвался на свободу. Не пытаясь сдержать себя, я радостно громко рассмеялся. Мое внимание притягивало место, в которое все на небе стремилось, оно влекло к себе и мне казалось, нет я был уверен, что вот сейчас я оторвусь от земли и дальше полет… В сознании непрерывным потоком появлялись и уходили чудесные стихи о чем-то прекрасном и далеком. От них щемило сердце и от избытка чувств хотелось смеяться и плакать…

И вот предвестник финала – зелёный луч на короткий миг осветил все вокруг и исчез, солнце окончательно скатилось за горизонт, небо стало привычным грязно-серым, фантасмагория закончилась и наступил будничный вечер.

Давид мелкими глотками пил вино, в промежутках молча курил, пальцы его рук мелко дрожали. Я тоже молчал, сидел с закрытыми глазами, стараясь удержать в памяти увиденное и оно не спешило уходить из сознания. В теле чувствовалась приятная легкая усталость. Давид допил вино, спрятал в сумку пустую бутылку, негромко произнес:

– Похоже, это было не для меня.

– Почему? – Удивленно спросил я.

– Сегодня все менялось так быстро, что, я практически не успел сделать ни одного путного мазка.

Оба замолчали. Сумка уже была собрана, но Давид не спешил трогаться в обратный путь.

– Я когда вижу эту фантасмагорию, впадаю в трудно передаваемое состояние, мне хочется запечатлеть это небо, эти цвета на холсте, разумом я понимаю, что невозможно и не стоит пытаться, а все равно пишу, и, что интересно, краски слушаются меня, почти сразу я нахожу нужные и как надо смешиваю их.

Дод сделал глубокую затяжку и выдыхая папиросный дым мечтательно продолжил:

– Я бы назвал состояние вдохновенным, если бы знал, что это такое вдохновение.

Дод погасил папиросу и обращаясь ко мне, спросил:

– Ладно, я пишу картину, а с тобой что происходит?

Я немного смутился и после паузы сказал:

– Я в это время сочиняю стихи, нет, это неверно, я не сочиняю, они во мне рождаются, точнее, они приходят ко мне, я их слышу, они прекрасны, они живут во мне, я их повторяю, наслаждаюсь, а потом постепенно куда-то уходят и к следующему вечеру я их почти не помню, но я уверен, что эти стихи не приходят просто так, нет, они что-то во мне меняют и каждый раз я немножко, но всё-таки становлюсь другим, немножко лучшим что ли, а как это происходит, не могу объяснить, мне слов не хватает.

– Сегодня тоже были стихи?

– Да!

– Ты можешь прочесть?

– Не знаю, сейчас попробую.

Я начал читать. Дод медленно встал и молча стоял с закрытыми глазами все то время, пока я читал, мне даже показалось, что он перестал дышать.

Неожиданно для себя я замолчал. Оказалось, что дальше читать нечего, а то, что только прочел, исчезло. Я ничего не помнил. По телу прокатилась волной мелкая дрожь, во рту пересохло, закружилась голова, и чтобы не упасть я оперся руками о землю. Дод с тревогой смотрел на меня.

– Тебе плохо? Я могу тебе помочь?

– Нет, уже само проходит, только тошнит. – Тихо проговорил я и без сил сел на землю. Холодный пот заливал мои глаза.

– С тобой такое часто бывает? – Спросил встревоженный Дод.

– Нет такое впервые, но ты не волнуйся, я откуда-то знаю, что сейчас все пройдет.

Дод молча внимательно смотрел на меня и, докурив очередную папиросу, спросил:

– Ты кому-то кроме меня такие произведения читал?

– Нет, ты первый.

– Я думаю, что эти стихи адресованы только тебе одному, зачем я не знаю, но думаю, что ты впредь вообще не должен их никому читать.

Дод опять закурил. Я обессиленный сидел, прижавшись спиной к теплой поверхности старого террикона. Самочувствие быстро улучшалось. Я встал на ноги и стоял слегка покачиваясь.

– Саша, а ты сам стихи пишешь? – спросил Дод.

– Нет! – растерявшись от неожиданности, ответил я, а затем уточнил: – Иногда сочиняю, но не записываю, даже вслух не произношу.

– Это все равно, прочти что-нибудь.

– Нет, не сегодня, потом, – и извиняясь за резкость, я добавил, – еще немного кружится голова и на ум ничего не приходит.

– Ну ладно, потом, значит потом. Пора спускаться, так можно и на автобус опоздать.

На темном небе появились первые звезды.

– Сочиняю ли я стихи, почему ты об этом спросил? После непродолжительного молчания поинтересовался я.

– Хочу понять, почему ты. Что в тебе такого, почему на тебя пал выбор?

– Что за выбор?

– Я сам толком не понимаю, но чувствую, а чувство – это же не ум, его не обманешь. Ладно, пусть жизнь все расставит по местам и как пела Анна Герман: «Надо только выучиться ждать!». Выучиться ждать – банальная, но, по сути, очень важная мысль, мало кто умеет по-настоящему ждать, особенно в наше время, когда: «Подавайте сейчас и все сразу». Нет, врешь, так ничего стоящего не получится. Учись, Сашок, ждать, научишься и жизнь тебе воздаст сполна, – заплетающимся языком окончил Давид свою сентенцию.

Автобус уже стоял на остановке, светился всеми окнами и как только Давид вскарабкался по ступенькам в салон, заурчал, захлопнул двери и уехал. Складывалось впечатление, что он специально каждый вечер ждет именно Давида, к тому же в салоне, кроме него, не было никого.