После завтрака взял книгу и пошел на ставок. Расположился на берегу, в стороне от шумных компаний, и попытался читать, но ничего не получалось, внимание рассеивалось, приходилось по нескольку раз перечитывать чуть ли не каждое предложение, хотелось чего-то, а чего и сам не понимал.

Невдалеке компания знакомых ребят играла в карты, временами оттуда доносились громкие возгласы, смех, споры. Меня неудержимо потянуло к ним, чего раньше никогда не было, я встал, подошел к ребятам, как раз закончилась игра и Ленька Зарубин из соседнего барака получил «погоны». К досаде Леньки, ребята отпускали в его адрес шуточки и хохотали. Засмеялся и я. Это очень не понравилось Леньке, он встал и подошел ко мне, выражение его лица было злым, будто я виновен в его проигрыше и насмешках:

– Ты чего приперся? Кто тебя звал? Иди отсюда на хер, пока по морде не получил.

Ребята притихли, а я нарочно захохотал еще громче. Было видно, что мой смех раздражает Леньку и я от этого испытывал удовлетворение. Ленька не выдержал и ударил меня кулаком в лицо, но лучше бы он этого не делал. Удар достиг цели, я даже не стал отворачиваться и в ответ набросился на Леньку, как зверь, несколькими ударами я повалил его на землю и продолжал бить ногами, не давая встать. Я не отдавал себе отчет, что делаю. Опешившие от неожиданности ребята пришли в себя и оттащили меня. Ленька встал и покачиваясь пошел к воде, из носа текла кровь, которую он размазывал по лицу вместе со слезами. От этой картины моя ярость мгновенно улетучилась, сердце сжалось, я готов был просить прощения и даже сделал шаг в Ленькину сторону. Ребята это движение расценили по-своему. Кто-то первым ударил меня кулаком в бок, а затем удары посыпались со всех сторон. Я не отбивался, просто изворачивался как мог. С разных сторон с криками спешили к нам взрослые, и драка прекратилась. К тому времени у меня была рассечена губа и правый глаз прикрылся фингалом. Какая-то взрослая девушка в раздельном купальнике намочила в воде носовой платок и, придерживая одной рукой мою голову, другой приложила платок к фингалу.

У девушки были мягкие, ласковые руки, а от случайного прикосновения к моему лицу ее влажного купальника у меня закружилась голова. Вокруг суетились женщины, дети – все громко обсуждали случившуюся драку, причем повода к драке никто не видел, поэтому симпатии окружающих были на моей стороне. И вдруг девушка случайно на миг прижала мою голову к своей груди и – о ужас! Я почувствовал, как мой не подававший доселе признаков жизни отросток в плавках зашевелился и стал быстро увеличиваться в размерах, норовя вырваться наружу. Во избежание позора я присел на корточки, а затем и вовсе сел на песок, поджав колени к подбородку. Женщины, подумав, что мне стало плохо всполошились. Кто-то предлагал вызвать скорую помощь, милицию, а одна женщина, узнавшая меня, предложила отвести домой или позвать мать. Ни один из этих вариантов меня никак не устраивал.

– Не надо милицию и скорую не надо мне уже нормально. Я быстро встал и побежал к воде, зайдя по пояс, долго умывался, пригоршнями лил воду на голову, пока прохлада не успокоила мой организм. Толпа потихоньку рассосалась, но Ленька и ребята, которые недавно избивали меня, стояли невдалеке, что-то обсуждали и временами посматривали в мою сторону. Наконец окончательно успокоенный я вышел из воды. Постояв немного в раздумье, я не спеша направился в сторону ребят. От неожиданности они притихли и застыли в растерянности.

Подойдя к Леньке, я молча протянул правую руку. Помедлив, Ленька молча ее пожал.

Ребята зашумели. Завязался разговор ни о чем, все что-то спрашивали, что-то предлагали. Такое радушие от парней я испытал впервые и это мне понравилось. Потом все вместе плавали, опять играли «в дурачка», о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Неожиданно для себя я стал центром компании. Перед тем как разойтись по домам, договорились встретиться вечером в парке. Вспомнив про вечерний поход на глей, я отказался и пообещал прийти завтра утром на ставок, на том и расстались.

На подходе к бараку я увидел стоявшую у двери мать. Она с тревогой всматривалась в мое лицо, судя по всему, уже знала о драке. «Сейчас начнется! – с досадой подумал я, – жрать охота, а она будет нотации читать».

– Саша, что случилось? Кто это тебя так? Я сейчас пойду к их родителям, так же можно без глаза оставить. И губа! Что они с тобой сделали?

На глазах у мамы появились слезы.

– Да ладно, мать, хватит причитать! – грубо прервал ее я, – пойдем домой, я есть хочу!

И обойдя ее, направился в сторону двери. Мама вытерла платком глаза, грустно посмотрела мне вслед: «А я и не заметила, когда он вырос, вот уже и грубить начал.»

Вечером я поднялся на глей, по пути зашел на автобусную остановку с намерением встретить Давида и помочь ему подняться наверх. На остановке, кроме бабки с ведром семечек, никого не было. Я подошел к столбу с расписанием, торгующая семечками бабка проинформировала, что вечерний автобус уже был, а из него вышел гражданин в шляпе, и он ушел в том направлении, и бабка рукой указала в сторону глея.

Давид уже сидел перед раскрытым мольбертом, но еще окончательно не отдышался, а рядом с мольбертом стоял откупоренный «огнетушитель» и уже неполный стакан вина. Увидев меня с рассеченной губой и подбитым глазом, художник развеселился:

– О, как я понимаю, судьба свела вас, рыцарь, в поединке с великаном или драконом и вы, конечно одержали очередную победу, а поверженный противник, сгорая от стыда, но при этом благодарный судьбе за честь сражаться с таким выдающимся рыцарем, сейчас держит путь в Тобосо, чтобы вручить свою судьбу в руки Дульсинеи, на ее справедливый суд. А впрочем, какой там рыцарь, у вас, сударь, как я гляжу, нет Росинанта и Санчо Пансы тоже нет, как нет и осла, ну хоть Дульсинея-то есть? Из-за чего была драка?

– Увы, я не рыцарь печального образа, – я театрально сделал глубокий реверанс, – и как вы справедливо заметили, нет у меня ни осла, ни Санчо Пансы, ко всему прочему и Дульсинеи нет, что касается Росината, то и его нет, а есть только старый велик, у него на раме написано «Россия», как вы считаете, он может сойти за Росинанта? – и не дожидаясь ответа, добавил: – А драка произошла черт знает из-за чего.

И неожиданно для себя я рассказал о драке, стараясь быть предельно объективным. Рассказал о том, что практически избил Леньку, рассказал о девушке на пляже и обо всем, что было потом. И как-то само собой получилось, я рассказал о сне и о поллюции, и о том, что у меня еще не было близости с женщиной, при этом не испытывал чувства неловкости.

Давид сидел молча, смотрел вдаль и пальцами левой руки перебирал кисти, как четки. Отхлебнув из стакана, он наполнил его почти до краев и протянул мне со словами: «На, пей!»

От неожиданности я немного опешил и тихо произнес:

– Я не пью.

«Это пока!» –Подумал Давид, а вслух сказал:

– И правильно делаешь, выпивка искажает восприятие жизни, делает ее проще, но бесцветнее.

– А вот ты? Ты же художник. Тебе вино не мешает ее воспринимать? – Спросил я.

– Э-э! Я другое дело, наоборот, без вина жизнь не воспринимаю вообще.

Давид достал из кармана папиросы и спички. Папиросу он достал сам, а со спичками я помог и заметив, как я это сделал, неумело прикрыв руками огонек от ветра, Давид не стал предлагать мне закурить. Сделав глубокую затяжку, Дод, глядя вдаль, толчками выдыхал дым. Лицо его было озабоченным, неожиданно спросил:

– А мать?

– А что мать? – я удивленно посмотрел на него.

– Ну, матери дерзишь?

От неожиданности я покраснел.

– Нет! – невольно ответил, и тут же поправил себя: – До сегодняшнего дня почти не дерзил, а сегодня… Вообще-то, она хорошая, но стала меня раздражать, лезет, куда ее не просят, со своими заботами и советами, можно подумать, я без нее не разберусь. Неожиданно для себя я это сказал с раздражением и тут же почувствовал себя неловко.

– Ничего, это все нормально, – успокоительным тоном произнес Давид, – главное, не переступить черту, а то потом себе не простишь никогда.