Поначалу это необычное состояние пугало своей возможной необратимостью, и я невольно сопротивлялся, но однажды мне удалось преодолеть страх, и я почувствовал влечение неба, непередаваемо красивая небесная даль втягивала в себя с неудержимой силой.

Казалось, мои ноги отрывались от земли, и я летел. Ощущение было настолько реальным, что я кожей лица чувствовал дуновение встречного ветерка. В голове проносились слова, они складывались в стихи, которые мне казались совершенными и прекрасными, и стихи еще долго потом звучали во мне.

Наступали вечерние сумерки. Небо, по которому плыли редкие облака или дым от терриконов, приобретало привычный серо-синий цвет, с каждой минутой цвет становился все гуще и насыщенней, и вот уже где-то в поселке вспыхивал первый электрический огонек, затем второй, третий… Огоньки вспыхивали один за другим, пока не зажигались все. Очертания зданий и деревьев расплывались, все становилось серым, потом темно-серым, а затем и вовсе исчезало. Поселок погружался во тьму. И вот уже оставались только мерцающие светлые точки. Наступала ночь.

Я несколько раз пытался увидеть эту картину в другом месте, внизу, не поднимаясь на глей, но это никогда не удавалось, и я потом сожалел о потерянном вечере и с еще большим нетерпением ждал следующего.

Однажды, поднимаясь на глей, я издали с огорчением увидел мое место занятым. На раскладном стульчике часто дыша, сидел немолодой плотного телосложения мужчина в сером льняном костюме. По-видимому, он только что поднялся и сейчас отдыхал, обмахивая свое лицо сетчатой шляпой, вытирая носовым платком вспотевшую шею. Перед мужчиной на земле лежал нераскрытый мольберт. Судя по выражению лица незнакомца, мое появление нисколько не обрадовало его, но тем не менее он приветственно приподнял шляпу и кивком головы первым поздоровался на что я ответил коротким «здрасьте», но в разговор решил не вступать. Расположившись невдалеке с надеждой, что этот художник вскоре уйдет, потому что настоящему художнику рисовать отсюда было нечего: серо-синее небо, покрытое темными облаками или тучами дыма, внизу – серые дома с черными крышами, да кое-где растущие деревья, цвет крон которых из-за расстояния казался серым или грязно-зеленым, вот и весь пейзаж. Я открыл книгу на закладке и стал читать. Прочтя страницу, я с надеждой, что художник отдохнет и уйдет, посмотрел в сторону человека в шляпе. Не тут-то было. Мужчина установил мольберт с холстом, разложил краски и кисти, достал из сумки стакан и большую бутылку с вином, у нас такие бутылки вместе с содержимым называют огнетушителями. Сдернув зубами пластмассовую крышку, мужчина налил в раскладной стакан вино и, сделав пару глотков, поставил его рядом с собой прямо на землю. Я продолжил чтение.

Книга меня увлекла, время пролетело незаметно, наступил закат. Захлопнув книгу, я посмотрел на солнце, оно уже касалось горизонта, но на противоположной стороне неба ничего не происходило, оно по-прежнему было грязно-серым. Я с надеждой, а потом и с тревогой всматривался в даль. Солнце уже наполовину спряталось за горизонт, а на небе все было как прежде. В поле моего зрения попал художник. Он лихорадочно рисовал. Движения руки были энергичными и резкими, мешавшая ему шляпа валялась тут же, на земле. Голова раскачивалась вверх-вниз, словно помогала рукам передавать на холст увиденное. Художник тихо пел песню без слов. Мелодия показалась мне знакомой, я безуспешно пытался вспомнить, где ее слышал, и внезапно понял, что это же та самая небесная музыка, но в не очень хорошем исполнении.

Я встал, потихоньку подошел к художнику, из-за его спины посмотрел на холст и не смог сдержать возглас изумления, на холсте было изображено мое небо, только там вдали что-то было такое, чего я раньше не замечал.

Похоже, это был расплывчатый силуэт женщины, уплывающий в небесную даль. В тот же миг солнце попрощавшись зеленым лучом скрылось за горизонтом.

Художник сидел неподвижно, затем глубоко вздохнул, налил в стакан вино, выпил, еще немного посмотрел на нарисованное и широкой кистью стал замазывать картину.

Я от досады тихонько вскрикнул. Мужчина, не обращая на меня внимания, старательно уничтожал нарисованное. Окончив работу, он глубоко вздохнул, недовольно посмотрел в мою сторону и негромко спросил.

– Я так понял, что занял твое место?

– Да!

– Оно и мое тоже, – после недолгой паузы заметил мужчина. – Завтра опять придёшь?

– Да.

– Ну раз «да», тогда давай знакомиться.

Художник протянул мне левую руку и представился.

– Меня зовут Давид Смыслов, но я не люблю, когда ко мне так обращаются, зови меня просто и коротко Дод или, как называют меня друзья – Дэзик, и давай сразу на «ты», когда мне говорят «вы», у меня невольно возникает желание оглянуться по сторонам, к кому еще обращаются. Извини, что протягиваю левую руку, правую на фронте покалечил, сейчас плохо слушается.

– Саша, живу вон там, я показал рукой в сторону поселка.

– И сколько тебе лет, Саша? Наверное, лет шестнадцать?

– Да нет, осенью будет только пятнадцать.

– О, а с виду не скажешь! Давно сюда ходишь?

– Да уже третий год, точнее, не год, а третье лето. Я знаю всех в поселке, а вас ни разу не встречал, то есть, извините, тебя не встречал, – уловив тень недовольства на лице Дода, так я решил называть мужчину, поправил себя.

– И неудивительно. Я не местный, приезжаю из города на автобусе и сразу сюда, а когда солнце сядет, спускаюсь вниз, к автобусу, и, между прочим, почти всегда на этом пути никого не встречаю.

А вообще-то я живу далеко, а ваш город приезжаю, летом и то только, когда обстоятельства позволяют. Кстати, помоги мне собраться, а то я заговорился с тобой и могу опоздать на автобус, а он ждать не будет.

Вдвоем мы быстро сложили мольберт с холстом, остальное собрали в сумку. Дод допил вино, «чтобы зря не таскать, все равно внизу допью», и мы спустились к автобусной остановке.

– Ну что, до завтра?

– До завтра!

– Не грусти, что-нибудь придумаем, места обоим хватит, – проговорил Дод, увидев тень огорчения на моем лице.

В эту ночь мне снилось чудное, не увиденное сегодня небо, и я под дивную музыку летел по нему, приятный летний ветерок дул мне навстречу и полупрозрачные силуэты то ли людей, то ли деревьев приветственно махали мне руками-ветвями.

Было очень приятно и радостно, хотелось петь и от восторга я громко засмеялся, как оказалось, не во сне, а наяву и тем самым разбудил маму, а поскольку мой смех свозь сон в действительности больше походил на крик, встревоженная мама осторожно разбудила меня.

– Саша, что случилось? Ты не заболел? У тебя все в порядке?

– Нет, что ты, мамочка! Я летал во сне, это было так здорово! – и я полусонный прижался щекой к ее руке.

Мама присела на кровать и не убирала руку, пока я опять не заснул. Потом поправила одеяло и уходя тихо прошептала:

– Какой ты у меня еще маленький, радость моя единственная.

Остальную часть ночи я провел в сумбурном сне: снилось обнаженное женское тело, какие-то его части, и все это нечетко, может, потому, что нагая женщина, которую я видел, была похожа на маму, других голых женщин мне в жизни не приходилось видеть и маму без одежды я видел очень давно, я был тогда маленький и меня это никак не интересовало, наверное, поэтому запомнилось плохо. Во сне я пытался дотронуться руками до обнаженной женщины, досадно, но это мне не удавалось, а потом под утро меня накрыла волна поллюции и трусы стали мокрыми. Пришлось встать и переодеться. Чувствовал себя неловко, стыдно было перед мамой и почему-то за маму. До самого утра я так и не уснул, боялся повторения. От ребят я давно знал, что это такое, но испытал впервые. Наконец наступило утро. Мама проснулась и, чтобы меня раньше времени не разбудить, старалась не шуметь, собираясь на работу, но даже еле слышные звуки раздражали меня, и я едва дождался ее ухода. Быстро встал постирал трусы и помылся. Потом долго стоял перед зеркалом, рассматривая появившиеся над верхней губой и на щеках волоски и мелкие угри на лбу. В целом своим видом остался недоволен, и это никак настроение не улучшило.