* * *

Отца своего я не помню. Когда была маленькая, помнила, а потом забыла, хотя помню себя лет с четырех, мы тогда жили в шахтерском поселке, а рядом возвышалась огромная гора, которая постоянно дымила. Дым имел резкий запах, как потом я узнала, это был запах горящей серы и еще время от времени по горе катились вниз огромные камни. Гора росла и постепенно подвигалась в сторону поселка, и когда она подступала настолько близко, что катящиеся по ней камни почти достигали домов (это я их так сейчас называю, раньше их называли по-разному: конура, хибара и еще как-то, я уже не помню) эти дома либо переносили в безопасное место, либо просто бросали. Я это знаю, потому что немного помню, как переносили наш дом, тогда еще был жив мой отец. А потом отца не стало. Я несколько дней жила у родственников, а когда вернулась, его уже не было. Мама еще долго носила черное платье и черный платок.

После, когда я стала старше, мне рассказали, что произошло.

Итак, по порядку. Отец приехал сюда на заработки откуда-то то ли из Курской, то ли Орловской области, устроился на шахту запальщиком, так шахтеры называли подрывников. Работал хорошо и зарабатывал немало, но почти все пропивал, каждый раз после получки несколько дней пил беспробудно. В это время у него было много «друзей», он всех их угощал. Эти друзья по пьянке часто дрались между собой, а инициатором драк почти всегда бал мой отец. Звали его Леонид, но это по паспорту, а так его все называли Ленькой и у него была кличка Баламут. Так и звали – Ленька Баламут, личность в то время известная на поселке, да и на шахте. Обычно еще до окончания запоя у него наступала депрессия – он жаловался на судьбу, что его никто не понимает и он никому не нужен, при этом часто «пытался» покончить с собой. Это были попытки вскрытия вен, но, как правило, он резал ножом руки совсем не в тех местах, где были вены, а еще он вешался, но всякий раз неудачно, то падал с табурета и по пьянке не мог подняться, то веревка обрывалась, или еще по каким причинам, но самоубийства не получались. Как он познакомился с мамой и как у них все сложилось, мне неизвестно, но я знаю, что незадолго до моего рождения отец со своими друзьями за несколько дней построил на краю поселка немаленькую по тем меркам лачугу с перегородкой и печкой.

Стали они с мамой там жить-поживать и меня ожидать, а потом родилась я. Отца как подменили, он не то, чтобы совсем бросил пить, нет, пил, но гораздо меньше и без загулов. Прошла пара лет и все вернулось как прежде, отец пил по-прежнему и так же пьяный буянил, но добавились к этому еще и скандалы с мамой, которые заканчивались тем, что он обиженный уходил в общежитие, из которого не выписывался (кстати они с мамой не были расписаны), жил там несколько дней, а потом смущенный возвращался домой. Вернулись его «самоубийства» только всякий раз перед ними он находил меня, обнимал, обливался слезами, говорил, что он уходит навсегда и целовал на прощание. Я, маленькая, не понимала, что происходит, почему папа плачет и перепуганная ревела сама. Так было несколько раз, потом меня мама загодя отводила к знакомым, а когда все затихало, возвращала назад.

Однажды, не найдя меня для очередного прощания, разгневанный отец обмотал себя взрывчаткой, которую он зачем-то принес с работы и со словами «Я вам всем покажу!» взорвал себя посреди двора, так мы остались с мамой вдвоем. На тот момент мама, как большинство шахтерских жен с маленькими детьми, нигде не работала, никакой специальности у нее не было и особых сбережений тоже не было, а те, что были, быстро закончились. От безысходности мама стала пить, часто оставляла меня дома одну и случалось забывала обо мне. Тогда сердобольные соседки забирали зареванную меня к себе и понемногу подкармливали. Со временем мама образумилась, нашла для себя занятие, которое приносило определенный доход, пусть не очень большой, но стабильный. А начала она работать на терриконе. Смысл этой работы, как я потом узнала, состоял в следующем. Действующий террикон постоянно растет, а происходит это так: на самую верхушку террикона проложены рельсы и по этим рельсам на специальных тележках вывозят шахтную породу, которую вынуждены добывать вместе с углем, с породой в тележки попадает сросшийся с ней уголь, части отработанной деревянной крепи и прочий хлам.

Так вот, наверху террикона тележки опрокидываются и их содержимое скатывается вниз, но не все это докатывается до основания, часть остается на склонах террикона и там его перебирают люди, которые делают это нелегально, выбирают все, что можно продать, сортируют и складывают у подножия террикона в определенных местах, отдельными кучами. В основном это уголь, дрова и камень-песчаник.

Работа эта не только тяжелая, но еще и опасная. Тележки вывозятся партиями с небольшими интервалами, вот в эти промежутки и происходит работа на терриконе, иначе нельзя, велик риск попасть под летящие глыбы, а тогда уж как повезет.

Уголь и дрова покупались на топку печей, а камень-песчаник – для постройки фундаментов домов, подвалов и стен. Все это продавалось по приемлемым ценам и пользовалось спросом. Нужно сказать, этот бизнес имел очень строгие, хотя и неписаные правила. Например, просто так взять и заняться им нельзя, не позволят, в лучшем случае новичка просто прогонят, а если кто-то от безысходности всё-таки захочет работать на терриконе, максимум, на что он может рассчитывать, – это работать на кого-то по найму, по договоренности. Работодатель, у нас их называли барыгами, в конце дня принимает у работника результаты его труда, ведет учет и рассчитывается с ним, другими словами, эксплуатирует этого рабочего. Чаще всего работодатель рассчитывался самой ходовой валютой, – самогоном и к нему чем-нибудь закусить. Основная масса работала за такую оплату, реже работали за деньги. Я была совсем маленькая и не знаю, как и за что мама стала барыгой, но ею она была долго, пока действовал террикон. Вечером к нам в дом приходили мамины работники для расчёта, они вместе со мной сидели в передней комнате и по очереди заходили за перегородку в другую комнату, там, собственно, и происходил расчет. Оттуда работники выходили чаще всего довольными, мама платила справедливо, но иногда и со скандалами, но это бывало редко. Я всех их знала, и они были очень разные. Кто-то сидел молча, ждал своей очереди, кто-то рассказывал разные истории, а в основном все обсуждали прошедший день, как работалось, или делились планами на вечер. Среди них был один парень, который стал частью моей жизни, причем значительной частью, звали его Сашей. Я каждый день ждала вечера, чтобы, забраться с ногами ему на колени и рассказать свои накопившиеся за день детские новости. Саша всегда очень внимательно меня слушал, кивал головой, задавал вопросы, а когда я выговаривалась, рассказывал мне сказки, или читал стихи, я мало что в них понимала, но слушала с открытым ртом, их музыка уносила мое детское воображение в фантастические края, где все красиво, всегда тепло и светло и мама там никуда не уходила от меня и всегда была трезвая. Я обычно крепко прижималась к Саше, закрывала глаза и под звуки его голоса у меня перед глазами возникали различные картины. Часто я так и засыпала у него на руках. Картины были яркие и красивые, совершенно не похожие друг на друга и прошествии стольких лет я не могу их вспомнить, но общее у них было то, что там присутствовал Саша.

Одну из картин я видела часто, она даже снилась мне несколько раз, в этом сне мы с Сашей летели по небу, солнце садилось за горизонт, небо играло различными красками, было тепло и тихо. Откуда-то звучала красивая музыка. Саша держал меня за руку, а другой как бы дирижировал невидимым оркестром. Радость заполняла меня, хотелось от восторга петь и плакать.

Со временем эти видения прекратились, и я никогда больше не испытывала такого состояния, наверное, это было мое детское счастье.

Обычно, когда наступала Сашина очередь, он прощался со мной, уходил в другую комнату, был там недолго, возвращался смущенным, с красными щеками, и быстро уходил из дома, помахав рукой на прощание. Оттого, что он уходил, у меня портилось настроение и я часто плакала, а потом ждала следующего вечера, чтобы встретиться с ним, и он всегда приходил, но однажды я напрасно прождала целый вечер, он не появился и, как потом оказалось, ушел навсегда. Через несколько лет мы с ним встретились, но это уже другая история.