Мой желудок скрутило. Не от этой коробки, а от стопки из пяти DVD-дисков, лежавших сверху.

Дженнсин принесла фильмы, которые одалживала. Она вернула их, когда меня не было дома.

Хорошо. Это было хорошо, не так ли? На одно взаимодействие меньше.

Я отхлебнул еще пива, затем поднял коробку и фильмы, и отнес их на кухню. Пиво из несвежего превратилось в кислое, поэтому я оставил его на столе вместе с упаковкой и фильмами, а затем прошел через дом к раздвижной двери и вышел в темную ночь.

Прохладный воздух наполнил мои легкие, и давление в груди ослабло, когда я пересек двор, направляясь к тому месту, где любила сидеть Дженнсин. На черном небе сверкали звезды. Пахло листьями, землей и соснами. Над мерцающими огнями Мишна сиял полумесяц луны.

Я проводил здесь мало времени. Я купил этот дом отчасти из-за этого вида, но в последнее время я бывал здесь только из-за Дженнсин.

Она оставила свой след в этом дворе. Я сомневался, что когда-нибудь снова буду думать об этом месте иначе.

Она вернула мне фильмы. Это не должно было меня так сильно беспокоить.

Но беспокоило. Это, черт возьми, беспокоило.

Я повернулся, собираясь зайти внутрь, когда мое внимание привлек свет в соседнем доме. Теплый свет струился из окна спальни наверху. А в раме за стеклом, расчесывая влажные волосы, стояла Дженнсин, устремив взгляд в мой двор.

Она не перестала расчёсываться, когда поняла, что я ее заметил. Она просто подняла свободную руку и прижала кончики пальцев к стеклу.

У меня екнуло сердце.

Блять.

Я сунул руку в карман брюк, вытаскивая телефон, и, прежде чем позволить себе слишком долго об этом думать, набрал ее номер.

Ее контакт не был сохранен. И уж тем более я стал бы сохранять его под вымышленным именем.

Ее номер был десятью цифрами.

Десятью цифрами, которые я запомнил в июле.

Дженнсин отошла от окна и ответила после второго гудка.

— Привет.

— Ты не пошла со Стиви и Лиз на ужин с командой.

Последовала долгая пауза.

— Нет.

— Почему?

— Мне не хотелось этого делать. После игры я люблю расслабиться.

У нее не было сил на сплетни или светскую беседу, потому что она оставила их на волейбольной площадке. Или, может быть, команда не пригласила ее. Возможно, девушки завидовали ее таланту.

Звездные игроки иногда держались особняком от команды. Обычно это происходило из-за того, что они чувствовал себя выше своих товарищей по команде. Но Дженнсин была не такой. Она не была высокомерной. Она не хвасталась.

Черт, если бы она была так уверена в своем таланте, я бы узнал на вечеринке, что она играет за «Диких кошек».

Но в тот вечер она ни разу не упомянула о волейболе. А это означало, что ей действительно нужно было немного отдохнуть. Иначе ее выгонят.

Я надеялся, ради нее, что это не последнее.

— Ты вернула мои фильмы, — сказал я.

— Да.

— Когда меня не было.

— Да, — ее голос понизился почти до шепота. — Ты поэтому позвонил мне?

— Нет. — Я позвонил, потому что не мог смотреть на нее и не слышать ее голоса. Потому что хотел поговорить с ней на игре, но вместо этого ушел.

Я позвонил, потому что скучал по ней.

— Я не успел поздороваться с тобой на игре.

Она заправила прядь волос за ухо.

— Ты, кажется, был не слишком рад видеть меня на игре.

Вместо того, чтобы улыбнуться ей, я нахмурился.

— Ты застала меня врасплох. — История моей чертовой жизни, когда дело доходило до этой женщины.

— Мы были на поле в перерыве, Торен.

— Я знаю.

Она прислонилась к подоконнику, как будто устала не меньше меня. Она была слишком молода, чтобы чувствовать такую усталость.

Дом Дженнсин стоял под углом, так что с этого места мы могли смотреть друг на друга. Из-за поворота улицы соседи на другой стороне были расположены под углом в противоположную сторону.

Я пересек двор, вышел на веранду, взял один из стульев и поставил его на лужайку. Если кто-то не будет стоять прямо рядом со мной, у нас будет уединение. Я — во дворе. Она — в той комнате.

Я откинулся на спинку стула, и со стороны это выглядело так, будто я просто разговаривал по телефону.

— Ты ладишь со Стиви и Лиз?

— Да. Они хорошие соседки.

— А как подруги?

Она пожала плечами.

— На самом деле мы не… подруги.

— Значит, они тебе не нравятся?

— Они мне нравятся.

Я моргнул, а затем рассмеялся.

— Я не понимаю женщин.

Даже на расстоянии я заметил, как ее губы тронула милая улыбка.

— Я приехала сюда, чтобы провести здесь год. Они милые, и жить с ними будет легко, но я не думаю, что мы станем хорошими друзьями. Я здесь только для того, чтобы закончить учебу и провести год в волейболе на своих условиях.

На ее условиях. За этим заявлением стояло многое.

— Хочешь поговорить о том, что именно это означает??

— Не особенно.

— Хорошо.

Я оставлю эту тему. Но, видимо, ее условия подразумевали: «Я останусь сегодня дома. Одна.».

Хотя на самом деле она не была одна.

И я тоже, теперь уже нет.

— Что будет после этого года? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Еще не решила.

— Ты хочешь продолжать играть?

Должно быть, это был тяжелый вопрос, потому что она прислонилась головой к стене, когда воцарилась тишина.

Ответом любого моего игрока было бы немедленное «да». Но, возможно, это было потому, что все они знали, что у них не будет шанса.

Для большинства старшекурсников это была последняя остановка. Они заканчивали учебу и двигались дальше, чтобы найти работу и наладить свою жизнь. Единственным, у кого был талант играть профессионально, был Раш Рэмзи. Хотя, учитывая тихие разговоры по всей команде о том, что от него забеременела девушка, никто из нас, включая Раша, не был уверен, куда он пойдет дальше.

Но мои старшие защитники, ребята, которых я тренировал много лет, проведут этот сезон, а потом все закончится. Так что, если бы я спросил их, хотят ли они большего, они бы все сказали «да».

— Профессиональная игра — это то, ради чего я работала всю свою жизнь, — сказала она. — Играть за международную команду было бы мечтой, ставшей явью.

Ровный, отрепетированный тон заставил меня выпрямиться. Она говорила так, словно разговаривала с репортером или агентом.

— Чьей сбывшейся мечтой? — спросил я.

Она резко подняла голову и уставилась на меня, покусывая нижнюю губу. Затем она выдохнула так громко, что это было похоже на порыв ветра, донесшийся из ее дома до моего.

— Моя мама была профессиональной волейболисткой. Она прошла весь путь до Олимпийских игр, чтобы завоевать золото.

— Черт возьми. — Я присвистнул. — Это большое достижение.

— Она очень хочет, чтобы я пошла по ее стопам, — сказала она. — Это ее мечта, ставшая реальностью. Когда-то она принадлежала и мне.

— Что изменилось?

Она указала пальцем на окно, выводя слово на стекле.

— Я.

В ее голосе была такая грусть, что я пожалел, что ее здесь нет. Что мы вели этот разговор не в моей гостиной или на кухне, и между нами не было такого большого пространства. Но если бы она была здесь, я сомневался, что смог бы сдержаться. Сдержаться, чтобы не заключить ее в объятия, не сделать что-нибудь, чтобы прогнать эту грусть. Поэтому я оставался во дворе, а она — в своей комнате.

— О чем ты мечтаешь? — спросил я.

— Я хочу быть счастливой, — прошептала она, как будто это был секрет, в котором она боялась признаться. — Я учусь на последнем курсе университете, и у меня нет никаких желаний, кроме как чаще улыбаться. И чтобы было достаточно денег, чтобы покупать вкусную еду и брать напрокат дрянные фильмы восьмидесятых и девяностых годов.

Я усмехнулся.

— Приоритеты.

Ее улыбка стала шире, и она написала что-то еще на окне, но я не мог разобрать, что именно.

— Не странно ли, что у меня такие низкие ожидания?

— Полагаю, большинство людей возлагают на тебя большие надежды?