– Господи, как неловко, – отстраняясь прошептала Марина. Она хотела отойти на безопасное расстояние, но Роман все держал ее за запястье и смотрел в глаза.

– У тебя что-то случилось? Выглядишь ужасно.

– По сравнению с Карасевым… У меня все хорошо, – с наигранной веселостью ответила она. – Кстати, как он? Девочки в приемном сказали потерял много крови.

– Его случайно нашла на крыше одна из дежурных медсестер. Алина, кажется. Не думал я, что буду так рад тому, что мои сотрудники по ночам ходят курить. Да, выход на технический этаж я приказал закрыть, – вдруг строго сказал он и с осуждением посмотрел на Марину.

Она наконец высвободила руку из ладони начальника.

– Давно пора. Я пойду, – и под одобрительный кивок Романа Евгеньевича вышла из кабинета.

Марина осторожно открыла дверь палаты интенсивной терапии. На кровати с забинтованными по локти руками лежал Карасев. Ярко светящиеся в полумраке приборы системы жизнеобеспечения делали его и без того бледное лицо гипсовой маской. Марина проглотила застрявший в горле ком и тихо подошла к постели больного.

– Осуждаете? – виновато косясь на нее, едва слышно спросил Паша. – Осуждаете! Никому я там не нужен. Одноногий уродец из цирка, – скривил он бледные губы в злой брезгливой усмешке. – Вы никогда не думали о том, что уроды сбиваются в стаи, потому что так им проще жить. Среди таких же уродов они кажутся себе нормальными.

– Вы не урод и бояться не стыдно. Тот, кто хоть раз не предавался слабости, пусть первым бросит в тебя камень, – с печальной улыбкой ответила ему Марина и села на придвинутый к кровати стул. – Ты прав, общество, как любая другая стая выдавливает слабых и больных. Оно предпочитает не замечать их. Но знаешь что, слабыми нас делает не отсутствие руки или ноги. Слабость в наших душах. Это неспособность изменить свою жизнь: уйти от мужа тирана, бросить пить, сменить работу. Для этого нужно оторвать зад от дивана и что-то сделать. Большинство не может даже этого. А знаешь почему? Потому что это так удобно, когда есть кого винить в собственных неудачах.

Марина вдруг почувствовала, что не может говорить. Что слезы, выступившие на глаза, сбивают голос. Она отвернулась, длинно и тяжело выдохнув. Спазм, державший за горло, начал отпускать, стоило теплой ладони Карасева лечь на ее руку. Она пошире раскрыла глаза, стараясь не дать пролиться слезам и, немного успокоившись, снова посмотрела на лежащего на постели парня.

– Вы ведь тоже, да…? – тихо поинтересовался он.

Она смахнула слезу, выкатившуюся в уголок глаза.

– Не говорите глупости, Карасев, – с нарочитой веселостью ответила Марина, стараясь перевести тему разговора.

– Не говорите почему вы это сделали, – заглядывая ей в глаза, сказал Павел. – Ответьте, что заставило вас остаться?

Сердце снова подкатило к горлу. Марина старалась забыть тот постыдный эпизод своей жизни. Но еще она понимала, что, если сейчас отмахнется от парня, он так и останется один. Марина с трудом подавила приступ волнения и посмотрела на Павла.

– Человек высокоорганизованное животное, с маралью, нравственностью и другими определяющими его существование законами. Но человек, как и любое другое животное, подвержен инстинктам, желание жить – самый сильный из них.

– Что, так просто? – с недоверием уточнил Паша.

– Конечно нет. Все очень сложно. Ты хочешь знать, о чем думала я, когда решила взять себя в руки и бороться? О людях, которых люблю и которые любят меня. Я вдруг представила их плачущими на моих похоронах. Сестру, племянника, мою маму, которая тогда была еще жива. Мне стало страшно. Я бы ни за что не причинила им такую боль.

– Когда я пришел в себя, тоже подумал о маме, – глядя куда-то в потолок проговорил Павел. – Ковалевич, – вдруг сказал он, меняя тему.

– Что Ковалевич? – забыв, что хотела сказать, обеспокоенно спросила Марина.

– Он тоже того… – неловко улыбнулся Паша. – У него никого нет. Никого – о ком бы он жалел.

– Он что-то говорил вам?

– Нет. Просто, когда вы на одной волне, чувствуешь такие вещи. Это как запах. Запах отчаянья. Вы нравитесь ему, – чуть помедлив добавил он.

– С чего вы взяли?

– Ему больно, когда он говорит о вас, – мягко улыбнулся Паша, внимательно глядя растерявшейся Марине в глаза.

– Его бросила жена. Любая женщина для него сейчас раздражитель.

– Не правда, – с несвойственной ему твердостью ответил Карасев.

– Кстати, откуда вы узнали? Ну… обо мне? – смутившись, Марина опустила глаза.

– Вы очень хороший человек, Мариночка Владимировна. Не волнуйтесь за меня, я больше никогда… Не только ради мамы, но и ради вас. Не хочу, чтобы вам было больно, – со спокойной улыбкой ответил ей Павел. – Ведь вам будет больно?

– Вы разобьете мне сердце, Карасев, – Марина растянула губы в жалком подобии улыбки.

Она вышла за дверь и через пару шагов завернула в небольшой полутемный холл. Привалилась к стене, принялась вытирать дрожащими пальцами слезы, которые казалось нескончаемым потоком потекли из глаз. Она изо всех сил старалась не расплакаться, поджимая дрожащие губы.

Перед ней возникло встревоженное лицо Романа Евгеньевича. Он взял ее за плечи:

– Мариш, что?

Его возвышающаяся над ней фигура тут же утратила четкость. Она не могла говорить, не рискуя разрыдаться. Продолжала быстро смахивать то с одной, то с другой щеки катящиеся по ним слезы и мотала головой.

– Зачем ты к нему ходила? Марина? – поняв, наконец, в чем дело, запричитал Ромашов. – У тебя не получится спасти всех, – добавил от твердо.

– Да. Особенно если постоянно этим оправдываться, – зло выдавила она и вывернувшись из его рук быстро направилась к лифту. Хотелось немедленно выйти на улицу. Казалось, что стены больницы раздавят ее.

Марина долго курила на скамейке за хозблоком. Здесь всегда было холодно и сыро, не зависимо от времени года. Стоявшие торцом друг к другу постройки не пропускали солнечные лучи. Когда на других участках больничного парка деревья уже благополучно распустили свою листву, здесь, лишенные тепла и света, они только проклевывали первые почки. Марина кожей чувствовала заползающий под кожу озноб. Наверное, ей сейчас хотелось находиться именно в таком месте. Ведь оно вторило ее внутреннему состоянию.

Окончательно продрогнув в своем тонком халатике, она точным броском отправила окурок в спутанные голые ветки шиповника и, обхватив себя руками, поспешила ко входу в отделение.

После того, как Марина немного успокоилась, она вспомнила слова Павла об Андрее. Что он тоже… Марина прибавила шагу и уже через пять минут была перед входом в его палату. Остановилась на пороге, наблюдая, как Алина переодевает пациента.

– Почему вы не закрыли дверь? – с возмущением спросила она, заметив на себе почти отчаянный взгляд Ковалевича. Ларина вдруг опустила глаза. Пока застигнутая врасплох Алина спешно пыталась натянуть на него длинную больничную рубашку. Закончив, девушка, не глядя на доктора, поспешила покинуть палату, но Марина вышла следом.

– Вы считаете, раз он нуждается в вашей помощи – можно делать это при всех? Мол он же привык. Чего такого? Еще раз такое увижу, поставлю вопрос о вашей компетенции.

– Простите, – зло бросила ей медсестра и поспешила ретироваться.

– Спасибо, – тихо сказал Андрей, когда Марина вернулась в палату.

– Это стандартные инструкции. Благодарите не меня, а наше законодательство.

– Что, есть закон о правах инвалидов? – пытаясь побороть спонтанную неловкость, продолжил Андрей.

– Поверьте мне, он есть.

Марина с несвойственной ей бесцеремонностью подошла к пациенту, и принялась ощупывать, поворачивать и сгибать его ногу.

Андрей молча наблюдал за ней. Ларина старалась не встречаться с ним взглядом, не хотела, чтобы он видел ее раздражение.

– Ковалевич, вам как можно скорее нужно начать курс массажа и физиотерапии.