Наконец, появляется Марков и со смущенным видом и дрожащим голосом шепчет Екатерине что-то на ухо. Она делает вид, будто хочет что-то сказать, широко раскрывает рот, но звуки замирают на её устах. Видя происходящее, лакей Захар Зотов бросается к ней со стаканом воды, как делает это всегда в моменты волнения императрицы. Она делает глоток, а затем произошло нечто невероятное: резко встав, Екатерина в бешенстве дважды бьёт Маркова тростью! Несчастный стоял перед ней с круглыми глазами и не решался защищаться. Все окружающие прятали глаза — немыслимо было даже подумать, что всегда благосклонная государыня

К императрице подбежали Зубов, Безбородко, но она, отталкивая всех, страшным голосом закричала:

— Я ему покажу, этому сопляку!

Зачем её слова как будто застряли в горле, и она тяжело упала в кресло. Наконец, после четырех часов томительного ожидания, всем объявили, что обряд не состоится; императрица прислала просить у митрополитов извинения в том, что их напрасно заставили явиться в облачении. Дамам, в пышных фижмах и всем собравшимся в богатых парадных костюмах было сказано, что они могут удалиться, ибо обряд отложен по причине некоторых неожиданных незначительных препятствий. Но скоро стало ясно, что все безнадёжно порвано.

Оказалось, что фаворит Зубов и его дипломат Марков взялись за щекотливое дело, не имея понятия о тех трудностях, которые оно представляло, а Екатерина, в свою очередь, напрасно доверяла таким безрассудным людям. В то время, как молодые люди обменивались нежными клятвами, умудрённым жизнью дипломатам нужно было бы выяснить условия заключения брака. Но граф Морков, легкомысленный и невнимательный благодаря гордости и презрению ко всему, что непосредственно его не касалось, был уверен, что все само устроится, и не позаботился о том, чтобы условия брака были выражены в письменной форме и своевременно подписаны! А когда дело дошло до подписи, возникли препятствия: Екатерина потребовала от Густова, чтобы будущей супруге его обеспечили полную свободу совести и религии. Но по шведской Конституции это было невозможно: в королевстве разрешалось лишь лютеранское вероисповедание!

Король Густав IV, в свою очередь, желал, чтобы русская княжна, будущая королева Швеции, перешла в лютеранство. Граф Морков не обратил на это обстоятельство особого внимания, и решил, что нужно двигать дело и поступать так, как будто бы все уже было обсуждено, не давая шведам времени для размышлений, в том расчете, что они не осмелятся отказаться от дела, которое зашло уже слишком далеко; он полагал далее, что прекрасная наружность великой княжны довершит все то, чего не могла достичь ловкость дипломатии. Но дела приняли не тот оборот, на какой рассчитывал Морков: молодой король был самым ревностным протестантом во всей Швеции, и категорически не хотел дать своего согласия на то, чтобы у его жены была в Стокгольме православная церковь. Его министры, советники, регент, боясь последствий оскорбления, наносимого Екатерине, советовали ему уступить ее желаниям и изыскать какое-нибудь среднее примирительное решение, но все было напрасно. Вместо того чтобы поддаться этим убеждениям, Густав IV в продолжительных беседах с молодой великой княжной старался склонить ее на свою сторону, и почти заставил ее дать обещание принять протестантскую религию; а все предложения графа Моркова им отвергались. Напрасно говорили Густаву, что он подвергает Швецию опасности войны с Россией, если, зайдя уже так далеко, откажется от брачного союза перед самым его совершением. Все было тщетно.

Это упорство молодого короля по отношению к требованиям России и ее могущественной властительницы вначале обеспокоило, затем испугало шведов, но, в конце концов, им понравилось; их тщеславию льстило, что король выказал столько характера. Оживление, вызванное в Петербурге появлением шведов, с их королем во главе, на следующий же день после описанного события сменилось мрачным безмолвием, разочарованием и неудовольствием.

Императрица не несколько дней затворилась в своих покоях, не выходя и никого не принимая. Наконец, она появилась на дне рождения Великой княжны Анны. При дворе снова был бал. Императрица явилась со своей вечной улыбкой на устах; но в ее взгляде можно было заметить выражение глубокой грусти и негодования. Шведский король и его свита имели натянутый, но не смущенный вид. С обеих сторон чувствовалась принужденность; все общество разделяло это настроение. Теперь костюмы шведов и их шляпы, украшенные перьями, казалось, уже не пленяли своей грациозностью и словно разделяли общую напряжённость. Через два дня король со свитой уехал, и Петербург погрузился в угрюмое молчание. Все были изумлены тем, что произошло; не могли себе представить, что «маленький королек» осмелился поступить так неуважительно с самодержавной государыней всея России. Как поступит она теперь? Немыслимо, чтобы Екатерина II проглотила нанесенную ей обиду и не захотела бы отомстить! Это был предмет всех салонных разговоров в городе.

Однако же время шло, но ничего не происходило. Несмотря на наступающую осень, армия Суворова была отправлена походом на Рейн. Это обстоятельство меня крайне обеспокоило: во-первых, я ничего не слышал о походе Суворова против Франции в 1796 году; во-вторых, я считал эту войну ненужной; в-третьих, он нужен был мне в России!

И, что особенно было интересно, Екатерина, кажется, и не думала умирать! Я прекрасно помнил, что её кончина произошла в конце 1796 года; но он заканчивался, а шестидесяти шести летняя государыня не показывала признаков подступающей слабости. Страшная мысль поразила меня: неужели я своими действиями настолько всё изменил, что даже смерть императрицы теперь передвинулась на неопределённые сроки? В сущности, ничего невозможного тут нет: ведь в известной мне истории она скончалась от микроинсульта, возникшего от огорчения за свою внучку: и, хотя история полностью повторилась, возможно, моё предупреждение заставило её отнестись ко всему спокойнее и тем предотвратило печальный исход.

Блин. Многя лета ей, конечно же, но я-то на такое не рассчитывал! Весь план мой летит в тартарары!

* * *

В день тезоименитства Екатерины, 25 ноября, в Зимнем дворце вновь назначен был большой праздник. Императрица, кажется, была в этот раз весела более обыкновенного: смеялась, шутила с Зубовым и Кобленцелем. Это явно было неспроста; и по окончании праздника она неожиданно позвала меня в свои покои.

— Александр Павлович! Я, думается мне, поняла твою методу. Ты сызмальства вечно всё занят государственными делами; и в женитьбе, верно, желаешь соблюсти державный интерес! Раз так, я помогу тебе жениться на богатой наследнице! После нелёгких негоциаций добилися мы согласия на брак от французских Бурбонов — выше уже, наверное, некуда. Теперь к нам из Вены спешат его августейшее величество, христианнейший Людовик 16-й, супруга его, Мария-Антуаннетта, а с ними дофин и дочь, Мария-Тереза Французская. Ах, как я рада! Чрез несколько времени у нас тут будет настоящий Версаль!

Сердце моё упало куда-то к желудку. Да что ты будешь делать! Всё разваливается ко всем чертям!

— … и не вздумай в этот раз уклониться от исполнения долга! Клянусь тебе именем Господа Бога — если снова вздумаешь меня провести, уплывёт от тебя трон к Константину! Вот только появятся у них надежда на потомство…

— Я не могу жениться, бабушка — замогильным голосом ответил я. — Я уже женат…

— Чтоооо?

И столько возмущения, потрясения, и боли было в этом вопросе, что у меня потемнело в глазах. Я никогда не видел её в таком состоянии!

— На ком? — прохрипела она.

Я назвал.

Несколько времени она будто бы не могла говорить, подавившись костью; Лицо её побагровело, из груд и вырвался хрип. Затем глаза её закатились, и она грузно повалилась набок. Я подхватил её, но не смог удержать от падения на ломберный столик и бывшие рядом с ним стулья из Тюильри.

— Бабушка! Что такое? Захар! Захар!!!