Когда карета выехала из городка, король поднял занавеску и засыпал бедного Мустье раздраженными вопросами:

— Что происходит?.. Где, наконец, солдаты, которые должны быть по всей дороге? Почему нас никто не встречает?

Но Мустье нечего было сказать королю. Он выразил лишь надежду что солдаты, видимо, ждут их в Клермоне.

Но в Клермоне случилось то же, что и в Сен-Менеуле — их опять никто не встретил. Отчаявшийся Мустье направил карету к трактиру, и история повторилась: из окон слышались пьяные крики солдат, а у дверей расхаживал граф де Дама. Он торопливо подошел к дверце кареты и заговорил шепотом с королем, сидевшим за опущенной занавеской:

— Ваше Величество, я — это все, что осталось от моего отряда. Остальные сейчас пьянствуют с национальными гвардейцами. Быстрее уезжайте, Ваше Величество!

И гигантская карета короля по извилистой скверной дороге отправилась дальше, в Варенн.

Сутки пути в накаленном солнцем экипаже утомили августейшую семью; усталые дети клевали носом, король сложил свои карты, королева замолкла. Еще час, всего лишь один час — и они под охраной надежного эскорта. Но вот новая неожиданность. На последней предусмотренной планом побега станции, под городом Варенном, не просто не было никаких солдат, но даже лошади оказались не подготовлены! Оказалось, высланный вперед парикмахер короля Леонар путаными, сбивчивыми сообщениями убедил офицеров, которым поручено ожидать здесь беглецов, что король не явится.

Чёрт бы побрал этого идиота!

На усталых лошадях беглецы отправились дальше, в Варенн, в надежде, что там удастся их сменить. И тут — новая неожиданность: под аркой городских ворот к форейтору подбегают несколько молодых людей с криком: «Стой!» Мгновение — и оба экипажа окружены толпой юнцов-санкюлотов. Прибывший сюда десятью минутами раньше Друэ со своими единомышленниками собрал всю революционную молодежь Варенна, кого вытащив из постели, кого — из трактира. «Паспорта!» — потребовали они.

Разумеется, никто не собирался демонстрировать паспорта голодранцам, и для досмотра документов пришлось проследовать к представителю власти. Мэр, мелкий лавочник, бегло просмотрев паспорта, заявил «Все в порядке» и разрешил ехать дальше. Но мерзавец Друэ, не желающий признаваться себе и окружающим, что он поднял этот шум зря, вдруг ударил по столу кулаком и заорал:

— Это король и его семья, и если вы выпустите их из страны, то будете обвинены в государственной измене!

От такой угрозы у мэра душа ушла в пятки, а тут товарищи Друэ ударили в набат, подняв город по тревоге. Возле карет выросла толпа, не дававшая сменить лошадей. Чтобы выпутаться из затруднительного положения, мэр предложил госпоже «баронессе Корф» переночевать со своими домочадцами у него — ведь уже поздно, не ехать же дальше ночью. Поколебавшись — ничего лучшего все равно не придумать, к утру же драгуны явятся наверняка,– король принял приглашение.

Через час-другой здесь должны появиться Шуазель с драгунами, или Буйе с гусарами. И Людовик XVI в парике лакея спокойно входит в дом; и первое его государственное деяние в городе Варенн — он требует бутылку вина и кусок сыра.

Тем временем «лучшие люди города» спешно раздумывают, что же со всем этим делать. Так далеко отстоит в те времена маленький французский городок от великого недосягаемого двора, что ни один из этих подданных короля никогда не видел его лика иначе как на монетах. Поэтому решено послать за каким-нибудь аристократом, чтобы наконец-то выяснить, действительно ли неизвестный путешественник — лакей баронессы Корф, или же это Людовик XVI, христианнейший король Франции и Наварры.

А пока королевской семье приходится ждать в этом ужасном месте. Дом мэра скромен: внизу, из маленькой лавчонки, на второй этаж, скрывающий беглецов, пробиваются затхлый запах колбасы, прогорклого масла и пряностей; В двух убогих, с низкими потолками и скудной обстановкой, помещениях, все восемь беглецов: королева, король, мадам Елизавета, оба ребенка, гувернантка и горничные, расположились, кто сидя, кто стоя. Смертельно усталых детей уложили в постель, и под защитой мадам де Турзель они тотчас же заснули. Королева, опустившись в кресло, спустила вуаль на лицо; никто не должен видеть ее раздражение и гнев. Один лишь король сразу же начинает устраиваться по-домашнему, — спокойно садится за стол и ножом отрезает от головки сыра огромные куски.

У двери тотчас же встают гвардейцы нового времени, ничего общего не имеющие с блистательными гвардейцами Версаля, — двое крестьян с сенными вилами в руках.

Наконец слышен цокот копыт, и одновременно раздается дикий крик сотен людей: «Гусары! Гусары!».

Но это были не гусары.

У дома мэра остановился большой тёмный экипаж, сопровождаемый небольшим отрядом странных, варварского вида всадников. Из кареты вылез огромного роста господин с лицом, украшенным шрамом от страшного сабельного удара. В сопровождении своих бородатых спутников и одного француза здоровяк совершенно бесцеремонно поднялся на второй этаж и, не обращая никакого внимания на крестьян с вилами, он вломился комнату беглецов.

Внезапное вторжение застало их врасплох. Мадам Турзель бросилась защищать детей; взглянув на не знакомого ей громилу, перевела взгляд на сопровождавшего его господина и тут же узнала шевалье Ружвиля, человека, которого видела возле себя во дворце сотни раз и о котором знает, что он — отважный, безумно смелый человек.

— Господа! — обратился Ружвиль, но не к беглецам, а к властям города. — Этот господин — барон Корф. Он русский, и не говорит на нашем языке. Его супруга, баронесса Корф, покинула его вместе с прислугой, собираясь бежать в Брюссель, к любовнику. Барон настиг их. и теперь собирается возвратить всех в Париж.

— Отлично! — проворчал мэр, довольный, что эта дурацкая ситуация, наконец, разрешилась, и остаток ночи можно будет посвятить сну. — Забирайте их, и пусть проваливают.

Но возникли затруднения.

— Мы никуда не поедем! — заявил вдруг «дворецкий». Мы будем сидеть здесь, и ждать, когда прибудут гусары!

Услышав это, русский господин что-то гневно заговорил на своём тарабарском наречии.

— Умоляю вас, Ваше величество, будьте благоразумны! — тихонько произнёс Ружвиль. — Уверяю вас, это ваше последняя надежда!

— Вы готовы поручиться, что всё пойдёт благополучно? — нервно спросил король.

— Я готов поручиться, что это ваш единственный шанс! — отвечал тот.

Пока король колебался, драгоценные минуты уходили в песок. И тут русский господин потерял терпение. Взревев, он отвесил несчастному монарху чудовищную оплеуху; затем, не дав никому опомниться, схватил свою трость и как следует отходил «дворецкого» по спине. Поднялся крик, женский плач; не обращая внимания решительно ни на кого и не на что, бородатые спутники барона схватили несчастных беглецов и совершенно бесцеремонно затолкали их в карету.

Под шумное недовольство толпы карета русского, увенчанная баронским гербом, отправилась на выезд — обратно в Париж. Лишь проехав обратно арку городских ворот, беглецы получили некоторые объяснения.

— Ваше Величество, простите нас! — воскликнул бледный Ружвиль, поражённый этим чудовищным нарушением этикета. — Но это был единственный способ вас спасти! Сюда уже спешат комиссары Национального собрания, ещё полчаса-час, и они будут в городе!

Король ничего на это не ответил, прижимая батистовый платок к разбитому в кровь лицу.

— Что вы намерены предпринять? — вместо него спросила бледная как смерть, но решительная королева.

— Здесь, на дороге, вас ждёт небольшой отряд немецких гусар под началом герцога Шуазеля. Они переправят вас через реку вброд. Мы же останемся здесь, и перехватим господ из Национального собрания.

— А где же мы возьмём лошадей?

— Граф Орлофф об этом позаботился! Вас ждёт десяток прекрасных верховых лошадей.

— Но мадам Турзель не сможет ехать верхом!

— Мадам Турзель может возвратиться в Париж. Прикрытие в виде паспортов слуг баронессы Корф вам уже не понадобится — вы теперь под защитою армии!