– Раскрытие шесть сантиметров, можно переводить в родблок, – слышу слова доктора, и тут меня пронзает дикая боль.
– Марк Александрович, – Камилла прислонилась полным бедром, обтянутым зеленой кожаной юбкой, к столу шефа. Марк не отвлекаясь на девушку дописал последние слова, нажал кнопку «отправить» и поднял голову.
– Да, Камилла, – он откинулся на спинку кресла, – Что-то не так с Йао?
– Нет-нет, все в порядке, все подписи получили и начинаем отгрузку. Я по личному вопросу – Камилла улыбнулась самой обворожительной из своих улыбок. – По случаю дня рождения я устраиваю небольшую вечеринку в «Красном драконе» и… я вас приглашаю.
– Марк вздохнул.
– Камилла, спасибо за приглашение, уверен, вы там повеселитесь от души. Но я, к сожалению, не смогу к вам присоединиться – у меня жена попала в больницу.
Левая бровь Камиллы взлетела вверх, как будто говоря: «и что?».
Либо Камилла не знала, что Марк женат, либо не сочла причину отказа уважительной. Марк ждал ее ухода, нетерпеливо поглаживая телефон.
Лицо Камиллы выражало замешательство.
– Что ж, – сказал она рассеянно, – очень жаль, – и направилась к выходу из кабинета, уже в дверях спохватившись и бросив через плечо, – Здоровья жене.
Марк кивнул и глянул в телефон. Слава уже час не отвечала на его сообщения.
Будто кто-то тупым ножом грубо и резко вспарывает мне вену, сантиметров пять, чуть выше запястья. Боль, как удар молнии, прошивает мое тело и неестественно выгибает его. Чтобы не дать вырваться дикому утробному вою, я вгрызаюсь зубами в подушку.
– Таааак, куда поехала-то! – возмущается медсестра. – Под мужем так извиваться будешь.
Я пытаюсь ответить, что мне больно, но только, как рыба, открываю и закрываю рот. Наплывистый профиль и недовольно бормочущие губы старой грымзы оказываются прямо напротив моих глаз. Волны боли и унижения сходятся внахлест, я ошарашенно опускаю взгляд и наблюдаю за тем, как толстые пальцы медсестры торопливо обклеивают пластырем маленький пластмассовый вентиль на моей руке. Ребенок внутри меня отчаянно колотит по стенкам матки. Я силюсь понять, почему беременную с угрозой поместили не в какое-нибудь спокойное место, а в этот ад – с целью сохранить беременность или прервать? Почему со мной происходит все наоборот?
Я вижу, что повариха собирается мне что-то ввести через катетер и спрашиваю, что это.
– Дексаметазон, для раскрытия легких, – отвечает она, недовольная моим любопытством. – Чтобы, если ребенок родится, то задышал, – я чувствую, как холодная жидкость вливается в мою кровь и медленно теплеет, смешиваясь с ней. Потом медсестра подключает меня к большому шприцу, вставленному к зеленую коробку. – Магнезия. Все, теперь жди врача, – напоследок добавляет грымза, и уходит, перекатываясь с ноги на ногу.
Какое раскрытие легких? Чей ребенок родится? О ком она сейчас говорила? Не обо мне же, мне еще ходить и ходить. Я здесь вообще случайно. Мне еще рано рожать, срок-то всего двадцать шесть недель – какие роды на таком сроке! Такого не бывает.
Мой внутренний монолог с медсестрой продолжался бы еще долго, если бы вскоре меня не повели на УЗИ.
Молодой красавчик с накаченный торсом, в обтягивающей белой футболке и веселой шапочке, усаживается за аппарат.
– А где врач? – робко интересуюсь я.
– Я врач, – спокойно отвечает он, не отрываясь от экрана. Вокруг него уже собрались «подружки» в белых халатиках, они все тоже уставились в монитор, сдвинув аккуратные бровки к переносицам. Я чувствую себя материалом для исследования. Никто из них не смотрит на меня и не обращается ко мне – они говорят только друг с другом. Как будто я – это только тело, а так меня нет. А что если я уже умерла и смотрю на все со стороны?
– В полости матки живой плод. Шейка тридцать пять. Отслойки нет, гематом нет. Небольшой тонус.
В полости матки живой плод. В полости матки живой плод. В полости матки живой плод. Эти слова повторяются в моей голове, одновременно радуя и пугая меня.
Я возвращаюсь на свою койку в отстойнике. Прозрачная еще на месте, я ложусь на бок и ловлю себя на том, что завидую ей. Ее ребеночек уже готов, у нее все по плану. Да, нужно сейчас потерпеть, но все, что с ней происходит, естественно, а значит это благая боль. Мне почему-то стыдно, что я здесь, рядом с ней, и я отворачиваюсь к стене.
От голых стен отражаются и множатся стоны и крики рожающих женщин, мой живот напрягается синхронно их схваткам. Я накрываюсь с головой. Через натянутое по уши одеяло – мой призрачный «домик» безопасности в этом мире – я слышу свою фамилию. Откидываю покров, поворачиваюсь и вижу чернявую белоснежку в белом халате.
– Так, я врач. Что у вас тут? – нетерпеливо спрашивает она. Подбородок задран вверх, белая кожа, красные губы и густые кудрявые волосы цвета вороного крыла. Да только меня уже не провести, и я сразу понимаю, что никакая это не белоснежка, это ведьма, которая ею обернулась.
Я сбивчиво рассказываю свою историю и упоминаю про расширенный гемостаз, который мне посоветовал сдать мой знакомый врач. Белоснежка делает такое лицо, будто я взяла этот анализ из форума овуляшек в интернете.
– Это будете обсуждать в патологии. Идемте на осмотр.
Я не понимаю, зачем меня смотреть, если УЗИ показало, что все в порядке, зачем лишнее вмешательство. Белоснежка не слушает меня, она хочет найти причину кровотечения. Я поднимаюсь и следую на ней в смотровую. И вот я уже на кресле, и во мне огромные металлические зеркала. Врач скрывается за моим животом и крутит, крутит… Я цепенею, выпучиваю глаза, дышу урывками и отчаянно пытаюсь удержать беременность в себе, а потом вижу взошедшее над животом ее разочарованное лицо в брезгливой гримасе. Я снова чувствую себя прокаженной.
Осмотр ничего не дал.
Я возвращаюсь в отстойник, ложусь и проваливаюсь в дрему. Прозрачная уже ушла рожать, оставив после себя застывшие смятые простыни – слепок мучений дающей жизнь женщины, впитавший в себя ее слезы, пот, кровь и околоплодные воды. Безжизненный кусок ткани. Вот лежала на них женщина, и они был теплы, двигались вместе с ней, тянулись и сминались, зажатые в потных подколенных ямках. А теперь ткань мертва и недвижима. Придет санитарка, скомкает ее и затолкает в мешок для грязного белья.
Ко мне больше никто не подходит, и я привыкаю к крикам.
Где я? Может быть, это все не по-настоящему, и скоро я проснусь? Неужели со мной может такое происходить? Не могу я вызывать у людей негативных эмоций! Я не такая! Я делаю все, что они говорят, я вежливая и улыбаюсь им. Я хорошая! За что они меня ненавидят, почему презирают?
После шести появляется новая процедурная медсестра, полная противоположность грымзе-поварихе. Высокая женщина лет сорока пяти с короткой светлой стрижкой и голубыми милосердными глазами. Ее видно отовсюду благодаря ярко-красной форме, красиво обтягивающей ее стройную фигуру. Светлана. С ней сразу становится спокойнее.
К ночи меня переводят из отстойника в пустую предродовую на три койки. Мне не спится, и я поворачивалась то к скользкой кафельной стенке, то к пустым койкам. Коленки постоянно попадают в дыру на рубахе, и она надрывно трещит.
От усталости все происходящее кажется нереальным, сюрреалистичным. Меня никто не беспокоит, я уже не боюсь задеть катетер, но не получается уютно устроиться. Кровать будто специально давит снизу на бедренные кости, дубовая подушка не дает расслабиться шее и плечам. Я с грустью вспоминаю плюшевого мишку, с которым сплю дома.
Марк лежит один в расстеленной наполовину постели – на Славиной стороне, той, что ближе к Мишкиной кроватке. Он смотрит на большой пакет, стоящий на стуле в углу спальни и пытается вспомнить, что еще он забыл туда положить. Взгляд цепляется за белого плюшевого мишку, засунутого между подушек. Посеревший и помятый, стиранный-перестиранный, он до сих пор живет с ними в одной постели и помогает Славе уснуть. Десять лет назад Марк привез его из какой-то командировки для их племянника – старшего сына Вали, ему тогда было два или три года. Но как только Марк вытащил мишку из чемодана, Слава вцепилась в него, умильно прижала к себе и сказала, что никому его не отдаст, сама будет с ним спать. Марк каждый раз улыбался, вспоминая: смешная Мир в растянутой майке-тельняшке капризно, как маленькая девочка, сжимает комок белой нежности.
