«Обычный день, день осени случайный…» «Тот дикий лес, дремучий и грозящий, Чей давний ужас в памяти несу». Данте Обычный день, день осени случайный, но всё необычайно в этом дне. В нём есть глаза твои, в нём есть касанье тайны, ножом желания прорезанной по мне. И именем твоим скупое обещанье, которое шутя произношу, и тот перрон немого расставанья, чей близкий ужас в памяти ношу. И тихий лепет твой в ночном кануне последнего непрожитого дня, и шорох ласк, перегоревших втуне, лишь тёплым ветром дунувших в меня. Всё в этом дне: и рук твоих пожатья, и общих фраз загадочный язык, и то, чего не смею даже знать я, чего ты не сказала напрямик. Ты не смогла – нет женскому исхода! Ты не смогла – я не посмел спросить! За пять секунд до моего ухода звенела, как струна, молчанья нить. И размоталась вязь тончайшей стали между мечтой моей и Азией твоей. Мы оба на местах — мы оба промолчали. День осени томится у дверей. Томится и молчит, сияньем истекая, лишь обнажив звенящую струну. Наш жребий равен – есть судьба такая принадлежать несбывшемуся сну. Сомнение
Сегодня я верю – ты снова придёшь! Сегодня мне солнце на пальцах гадает, и селезнем сердце над речкой порхает, крылами студя неуёмности дрожь. Но, может быть, тщетно я солнечным лётом себя уповаю и радость ловлю? Но, может быть, грешное слово «Люблю!» уже схоронила под гиблым расчётом преступная дева, чужая жена, которую я за наперсницу принял, которой вручил это сладкое имя, не чая подвохов, не ведая дна? И падает камнем в лицо подозренью ожившего чувства минутный остов, и страшно, как смерть, упований паренье над городом грёз и несчётных мостов. «Эта осень дымилась как сердце моё…» Эта осень дымилась как сердце моё, синевой неиспитой казня и венчая: сладких пыток искус, тёмных правд остриё и клубящийся зов из-за холмного края. Город пел! Лил фонтан свой хрустальный напев, и струи обожали сквозящую ласку всемогущего солнца лукавых лучей. Жизнь бесстыдно роняла отчаянья маску. Свиристел от восторгов железный вольер равнодушного птичника. Визги и трели — словно клеток не зная – свободой звенели. Счастью не было уз… жаждам не было мер… В эту осень мечтами я смел исходить, беззаконную ласку на сердце лелея, и преступно желать, и преступно любить… и строку оживлять ремеслом чародея. Ужас Ужас не в том, что водой по песку боль пробегает, смывая надежду. Ужас не в том, что кольчуги одежду телу не снесть, что приставлен к виску ствол безрасчётно упавшего слова в пороховой непроглядности дня, ужас во мне – он как жизни основа впрыснут под кожу, ожогом звеня. В нём догорит и рассыплется гарью замок молчаний – непрочная крепь. В нём безотрадною склизкою тварью «завтра» вползает в безвременья степь. В ужасе этом предчувствия море бледным обманным мерцаньем дрожит. Ужасом этим, как плаканным горем, сердце и мается и дорожит. Телефон Твой голос не нашёл меня в распаде дыханьем прерываемых гудков. Судьба твоя опять стояла сзади тупым конвойным. В лагерной ограде не смели мы и думать о пощаде, не смели звать… не находили слов. И что же губы молвили твои? И что они, запнувшись, подавили? Какой навстречной пламенной струи не дождался твой рот в казённой были обычного нетрудного звонка? И где был я (или, быть может, не был?) — тоскою меряя пространства злую небыль и думая: «О, как ты далека!» «Устанешь от сладкой неволи…» «То, что было обещано мне, То, в чём Бог не сдержал обещанья». Г. Иванов Устанешь от сладкой неволи — на женщин вокруг погляди, а то хоть на девушек, что ли — на старость, что ждёт впереди. Склонись к начертанию ели на гаснущем пыльном окне и произнеси еле-еле: «То было обещано мне…» Она за окном не качнётся, судьбой позабытая ель. В тебе ничего не очнётся, и обетованных земель увы!.. не всплывут очертанья в глазах безлукавых твоих, и будет тебе обещаньем лишь этот полуденный стих. |
