«Вместить любовь, вместить вину…» Вместить любовь, вместить вину и этот листопад надрывный… Вослед за солнцем грянут ливни, ты снова взвоешь на Луну. Разочарован сам собой и очарован заблужденьем, ты весь сочишься нетерпеньем — незнаньем, страхами, бедой. Кому – беда… тебе – стихи и язва совести напрасной. Италия челом прекрасным твои напутствует грехи. «Плещет вода…»
Плещет вода площадь светла трудно года выжечь дотла Жизнь – чародей долгих затей много смертей много гвоздей Ныне вот ты жало мечты день красоты сень наготы Чопорен я сердце ж змея тронув края яд излия в чистый фонтан в девственность ран крест что мне дан лют как Коран Сникни постой под наготой и на постой в собственный зной Лёд остудить совесть забыть что-то любить кем-то не быть Ожидание Отчаянье – плохой советчик и утешитель никакой. Боль тела злей, разлука метче, непризрачен надежды зной. В разомкнутости ожиданий, казнящей вспышками звонков, ты будто червь в распухшей ране, ржавелый гвоздь – в крови стихов. Неперерубленного нерва пульсирующая юдоль — единственный, последне-первый — ты боль… ты гнев… ты грех… ты ноль. Кусок изжаренного мяса в аду сухой сковороды, ты ждёшь решительного часа, как охлаждающей воды. Ответы Опять из туч ненастие сочится, и речки плесневелые глаза вновь не хотят на мне остановиться. Бьет колокол, и разума гроза опять сечёт нагое тело чувства, там – за холмами – свившего гнездо. Заложник ожиданья и искусства, я бесполезно множу сто на сто. Ты мне была обещана судьбою, священного безумия раба! Так что ж теперь вдруг сделалось с тобою у трезвости позорного столба? Желтеющие набережных косы и горечь молодого ноября… ведь это не вопросы, не вопросы — скорей ответы, брошенные зря. Воззвание Не будь ни смелой, ни трусливой. Останься честною собой — весенней яблонею, ивой над рифмы гордой головой. Останься правдою перрона, блаженной мукой ясных глаз, склонись тому, чему ты склонна — грозой ли, грёзою ль на час. И краток путь и мутны слёзы, тебе застлавшие портрет того, в ком нет ни капли прозы и состраданья тоже нет. Очнись в самой себе тоскою и, жизнь невольно прокляня, признай, как признают без бою конец войны — признай меня. Разоблачись от небыванья, в окне накрененном узри не только шёпот: «До свиданья!», но две навстречные зари. Останься ты хоть недотрогой, меня хоть бесом назови — из не́были твоей убогой я требую тебя к любви. «Рвани сорочку нетерпенья…» Рвани сорочку нетерпенья на задохнувшейся груди! Исторгни крика песнопенье, к обетованью припади. Пускай опять во младость боли с зубов посыплется эмаль! Ты, презирающий юдоли, тебе ль покоя станет жаль? О чём жалеть ты можешь, лютый? Кому – смиренно сострадать? Когда в гортани – желчь минуты, а в сердце – гордости печать. Поспешное разочарование Совсем туман, совсем не видно неба. О, женственность, где мужество твоё? Каких расчётов сумрачная треба в тебе тупит желанья остриё? В каком ты гаснешь необетованье? Какою прозой сломлены крыла? Иль это должное моё страданье, что ты была – как будто не была? Из тёмных дней слагаются недели, а дни – из чёрной осыпи минут, и гаснет жизнь в необожжённом теле, и кажется, что даже слёзы лгут. И только глаз, влюблённых и бессонных, дрожат лучи сквозь комканый перрон, …но ритм дорожных шпал… …но перестук вагонный… «Чего ты ждал?» – хохочет жизнь вдогон. |
