Он не совсем шутил. Она кивнула: – Я знаю место, где все так и поступают, все помешаны на психоанализе – это Ист-Виллидж в Нью-

Йорке. Никогда не видела такой плотности сумасшедших на квадратный метр.

Она смеется, и он мгновенно влюбляется в этот ее хрипловатый гортанный смех.

Они играют в светскую игру: ищут общих знакомых. И легко их находят: он понаслышке знает ее подругу-психиатра, а она – адвоката его друзей.

– Дикий зануда! – выпаливает она и смеется: – Надеюсь, вы не слишком близкие друзья?

Значит, не просто сорвалось с языка.

Тома немножко растерялся, но кивает: верно, зануда дикий! Скоро обнаруживаются и другие знакомые: журналисты, художники…

– Какой кошмар, – улыбается Луиза.

– Что?

– Мир так тесен… Никто не падает с неба.

– Мне жаль, – вздыхает Тома.

Ответ стандартный, но ему и правда жаль. Он так хотел бы свалиться с неба. Очень скоро и очень естественно они переходят на ты. Управляет беседой она.

По какому‐то поводу упоминает мужа и детей. Эти слова его кольнули, и он понял, как сильнó влечение. Но чего ради Луиза о них заговорила, разгадать довольно трудно, может, хотела убедить себя и его, что у этой встречи нет и не может быть продолжения. О нет, на время вечеринки повадки аналитика он оставил в прихожей. Бывает же и так: говоря, что у нее муж и двое детей, женщина просто хочет сказать, что у нее муж и двое детей. Он только подумал, что эта Луиза Блюм могла бы быть сестрой-близнецом Анны Штейн, только со светлыми волосами. Они действительно похожи, как похожи и их жизни.

Время идет, вечеринка подходит к концу, Луиза раздает визитки со своим адресом и телефоном. Когда кончаются карточки, записывает на бумажной скатерти и аккуратно отрывает кусочки. Одну такую бумажку она протянула Тома, он ее складывает, прячет в карман и по пути домой раза два проверяет, не потерял ли, дома же сразу переписывает себе в компьютер и мобильник.

И вот тем летним утром, поджидая Анну Штейн, Тома пишет первый мейл Луизе Блюм, с некоторой задержкой – он нарочно заставил себя выждать целый день – и очень сдержанно, не выдавая свое истинное желание:

Благодарю за прекрасный вечер, пусть сам я был не на высоте. Надеюсь снова увидеться с тобой у Сами или где‐нибудь еще. Обнимаю. Тома (аналитик).

Ну да, не бог весть как оригинально. Однако если, несмотря на банальность письма, Луиза все‐таки ответит, это докажет, что хоть капля интереса у нее к нему есть. Откинувшись на спинку кресла, он шумно зевает и хорошенько потягивается – классический жест, означающий, что тело хочет сбросить умственное напряжение. Клик. Отправлено. Его рабочий Мак прошелестел ветерком, и тут же раздался звонок в дверь.

Назначенная на девять Анна Штейн явилась с десятиминутным опозданием.

Анна одета, как всегда, с безупречным вкусом. Широкие белые брюки, изящно облегающие бедра, полупрозрачная темно-синяя блузка, черный блестящий милитари-тренч. Высокая, худенькая, она может позволить себе такое, что совершенно исключено для других, и тщательно подбирает одежду. Худоба – ее гордость, синоним умеренности. Толстеют, уверена она, только от распущенности.

Анна Штейн извиняется за опоздание: у ее дочки Леа поднялась температура да плюс к тому не было места на парковке. Она ложится на диван и сразу начинает говорить о встрече, на которой остановилась два дня назад. В тех же словах – он писатель, но теперь добавляет: зовут его Ив. Тома стирает на своем рисунке икс, заменяет его на И и рисует еще один овал, охватывающий А, то есть Анну, и С, ее мужа Станислава. А потом пририсовывает третий, в одном конце которого Анна, а в другом он сам, Тома. Теперь Анна Штейн входит в три группы и таким образом не принадлежит ни одной.

Ив – “ровесник Стана”, ее мужа, или “чуть старше”. У него, как ей кажется, “ни гроша за душой, хотя живет он в Бельвиле”. Сочинительство всегда было ее тайной мечтой, Ив как бы стал воплощением этой мечты. Уже неделю она ничего не ест. “Совсем нет аппетита, похудела уже килограмма на два”. Она сама себя пугает: “Не понимаю, что со мной”. В тот самый вечер, когда они впервые встретились, она, едва вернувшись домой, практически призналась Стану во всем. То есть сказала ему непринужденным, приятно удивленным тоном, что встретила на вечеринке мужчину, “который ее взволновал”, “первый раз за бог знает какое время”. Стан не нашел что ответить и поспешно заговорил о другом: об успехах Леа в сольфеджио, о том, что брат Анны придет к нему по поводу каких‐то неприятностей со зрением. Анна Штейн предпочла бы, чтобы муж реагировал живее, нет, чтобы он что‐то сделал, чтобы инстинктивно почувствовал, что она это говорит только для того, чтобы он ее удержал. Но Стан не придал или не захотел придавать значение ее словам. Оставил приоткрытой дверку ее желания, и из‐за этого теперь она чувствует разом злость, досаду, восторг.

Ив подарил ей свою последнюю книгу с оригинальным названием: “Трилистник о двух лепестках” и подписал ее самым невинным образом. Очень короткое повествование, беспощадный рассказ о любовной драме, холодное анатомирование страсти; история стара как мир: пожилой мужчина влюбился в молодую женщину, увлек ее, но недостаточно сильно и, когда она уехала в Ирландию (отсюда название), решил поехать вслед за ней, но был встречен полным безразличием и потерпел сокрушительнейшее фиаско. Повествование пронизано иронией. Анна посмеялась, подумала: “Писал эксперт”. Было приятно и то, что ей понравился стиль автора, его легкое перо. Анна – читатель искушенный, взыскательный, окажись автор заурядным писакой, она бы разочарованно отвернулась, хотя не исключено, что разочароваться уже была бы не способна. Ей нравится, что он так умело рассуждает о любви. Однако в то утро она сказала иначе: “так смело…” Тома так и записывает.

Потому что не просто внимательно слушает, а вслушивается в каждое слово. В такие утренние сеансы, как этот, он сам почти не говорит и заставляет Анну повторить некоторые фразы, чтобы она запомнила и потом отметила, что выразилась именно так. Он эти фразы записывает, учитывает, распределяет по рубрикам. Если Анна забудет, он ей напомнит, пошлет, как хороший теннисист, мяч обратно с другой половины корта. Годы практики научили его, что важнее всего речь, хотя слишком буквально интерпретировать слова он избегает.

Ив вызывает его интерес: не он ли сам тот пожилой мужчина, который влюбляется в молодую женщину? Может быть, стоит прочитать какую‐нибудь книгу этого Ива, хотя бы ту, что так понравилась Анне Штейн? Внимательный человек получит больше знаний и скорее почерпнет их из книг, чем из жизни. Возможно, потому, что психоанализ и литература во многом схожи. Писатель, как и аналитик, хочет, чтобы его услышали, признали, и боится раствориться в потоке мыслей и слов. Не видит ли он в Иве своего двойника? Догадывается ли Анна о таком прочтении, таком возможном повороте в анализе? Как бы его собственная история не вплелась в отношения с Анной, забеспокоился Тома. Уж очень слова Анны Штейн звучат в резонанс с его порывом к Луизе Блюм. Надо быть осмотрительным, чтобы соблюдать дистанцию.

Сеанс подходит к концу, как вдруг экран Мака легонько мигает. Выскочили темно-синие буквы: Луиза Блюм. Ответила – уже! Тома почувствовал, что у него ускорилось дыхание, и сам на себя рассердился. Он провожает Анну и прощается с ней очень медленно, намеренно медленно, нарочито медлительно. Смотрит ей вслед. Как изящно обтянуты ее ягодицы. Если для пациента его аналитик – не вполне живая личность, то Тома всегда с трудом мог заставить себя не видеть женщину в Анне Штейн.

Закрыв за нею дверь, он вернулся к компьютеру. Градус его притворного спокойствия равен градусу нетерпения. Окно почты открыто, но еще несколько мгновений он оттягивает время, как будто отсрочка может повлиять на содержание письма. Какой‐то атавизм магического мышления – смешно, но он давно смирился с тем, что никак не может отделаться от этой привычки. Наконец он кликает мышкой. Письмо довольно теплое, но он ждал несколько другого. Луизе приятно вспомнить “очень милую” вечеринку, она собирается “со дня на день” устроить ужин с их общими друзьями. А вдруг она его неправильно поняла, пугается Тома, и хочет познакомить со своим мужем, с детьми и отвести ему роль друга или, еще хуже, друга семьи? Он отвечает вежливо и осторожно, что с радостью встретится с ней, но не лучше ли вместе пообедать. Обед не предполагает участия супруга. Тома надеется, она поймет. Ответ приходит почти мгновенно: