Два дня назад, на последней минуте сеанса она вдруг невзначай сказала: “У меня была встреча. Я встретила одного человека. Мужчину, писателя”. Тома, не торопя события, скупо отметил всего несколько слов: “встретила одного человека” – интригующий плеоназм, – потом: “мужчину, писателя”. Обычно слева он записывал голую информацию, а справа – то, что извлекал из словесной игры и что подлежало формализации. “Меня словно молнией поразило”, – прибавила Анна. Тома показалась любопытной эта электрическая, раскрепощающая метафора.

Потом он нарисовал карандашом пунктирную линию, на одном ее конце написал букву Х (икс), на другом – А (Анна). И, изменив логическую перспективу, заключил их в овал, объединил в булево кольцо. Расспрашивать Анну он не стал – стрелка часов с вестминстерским боем уже на несколько минут зашла за половину часа. Только сказал: – До четверга.

Анне Штейн почти сорок. Выглядит она лет на десять моложе, притом что в среде обеспеченных людей, где она вращается, считается нормой выглядеть моложе на пять. Но близость и неизбежность символической цифры ужасает ее. Она‐то все еще ощущает себя в сияющем шлейфе кометы юности. И вдруг – сорок лет… Ей представляется, что есть некие ДО и ПОСЛЕ, как в рекламах омолаживающих лосьонов, и она заранее оплакивает то, что уже прошло, и страшится того, что должно наступить.

Детское воспоминание: Анне семь лет, у нее есть сестра и два брата, младший только учится говорить, а она – самая старшая из всех. Нелегко быть самой старшей, если кого ругают, то всегда ее, потому что другие еще слишком малы. Но Анна, такая милая девочка, сумела остаться маминой любимицей. Вот она усадила перед собой рядком сестру и братьев. Из окна льется золотистый предвечерний свет, скорее всего это воскресенье, и они где‐то за городом. Анна стоит с раскрытой книгой в руках, читает вслух. История ей кажется слишком уж простенькой, она придает ей остроты, уснащая драконами, феями, принцами и людоедами, так что в конце концов сама в них запутывается. Младшие завороженно, с восторгом и ужасом слушают вдохновенное чтение старшей сестры. А та размахивает руками, иногда подпрыгивает на месте, изображает жестами происходящее, стараясь читать так, чтобы держать в напряжении юных слушателей. Она твердо уверена, что станет актрисой, танцовщицей или певицей.

Анне пятнадцать лет, она собирает черные волосы в хвост, подчеркивая линию затылка. С удовольствием осваивается в новом, женском теле: носит платья в обтяжку с леопардовым принтом, туфли на высоких каблуках, вызывающие бюстгальтеры. Она мечтает стать звездой, блистать в свете софитов, ее приводят в трепет названия городов: Нью-Йорк, Буэнос-Айрес, Шанхай. Она поет на сцене с собственной рок-группой. Anna and her three lovers – так она ее окрестила. Да так и есть: все трое – гитара, ударник и басист – в нее влюблены. Все трое – безнадежно, только один с намеком на взаимность, да и то…

Вот Анне двадцать лет, она студентка-медичка, на ней прекрасно смотрится белый халат. Он выбран точно по размеру, изящество предпочтено удобству, носит она его полурасстегнутым, и раз кроме него видны лишь туфли, они подобраны с особым тщанием. Нередко даже неоновых оттенков. Переходя с курса на курс, она превращается в доктора Штейн. Начитанная, умная, с блеском сдает все экзамены, слишком гордая, чтобы позволить себе провалиться. Но еще недостаточно, чтобы сознательно пренебрегать учебой. Богемная жизнь без правил осталась позади, теперь она знает, что никогда не будет плясать в кабаре, несмотря на красивую грудь и длиннющие ноги. Мать Анны – терапевт, она сама становится психиатром, замуж выходит за хирурга, тоже еврея, у них рождаются двое детей: Карл и Леа. “Еврейская лавочка”, – шутит она. Но от двадцатилетней бунтарки в ней остается дерзкая походка и ослепительная улыбка. Намек на то, что в глубине души она не окончательно рассталась с мечтой о карьере на подиуме.

Да, Анна стала доктором Штейн. Но кажется, сама не очень в это верит.

Однажды она позвонила в свою больницу, чтобы поговорить с коллегой, и уверенным голосом произнесла:

– Добрый день, соедините, пожалуйста, с доктором Штейн!

Тут же, оторопев, конечно, повесила трубку, надеясь, что секретарша не узнала ее голос. И только через час решилась перезвонить.

“Словно молнией поразило”. Услышав это избитое выражение от Анны Штейн, Тома Ле Галь улыбнулся. И не спросил, через сколько секунд прогремел гром. Но жизнь – великая насмешница: не пройдет и нескольких часов после сеанса с Анной, как молния поразит его самого. Это случится на традиционном ужине у Сами Караманлиса, молодого социолога, который устраивает такие вечеринки для всех каждый месяц. Тома не был знаком с Сами, но его притащил один приятель: “Скучно не будет, познакомишься там с милейшими людьми, хорошенькими женщинами”.

Сами живет в трехкомнатной квартире на улице Гренель, в том месте, где 7‐й округ начинает косить под Латинский квартал: высокие потолки, буржуазная обстановка, а окна выходят на большой мощеный двор. Для сотрудника Национального центра научных исследований такое жилище было бы слишком роскошным, если бы отец этого молодого ученого не был владельцем банка в Лозанне.

Гостей человек тридцать, все, как кажется, завсегдатаи, но о личной жизни почти не говорят. Тома бездумно бродит между разными группами, другой на его месте мог бы шутки ради ставить диагнозы: истерия, невроз, депрессия. Но Тома хорошо знает: в обществе люди часто что‐то строят из себя, маскируются, держат себя под контролем. Поэтому не позволяет себе делать какие‐либо заключения.

Ему бросается в глаза коротко стриженная молодая блондинка, вокруг которой столпились люди. Она стоит в просторной прихожей, прислонившись к стене, с коктейлем в руке, и говорит без остановки, так что оранжевая жидкость в бокале подрагивает. Тома подходит, слушает ее, понимает: она адвокат. Ее рассказы – о китайской, албанской, румынской мафии, о жестоком насилии, откровенных угрозах, о переводчиках, которые многое не решаются повторить, о свидетелях, на которых ледяные взгляды настоящих убийц нагоняют панический страх. С месяц тому назад румынский сутенер связал одну из своих девушек, заклеил ей рот строительным скотчем и бросил в ванну. Потом стал медленно наносить ей глубокие порезы бритвой, практически на кусочки изрезал. Эксперт определил, что она истекала кровью часа два или три. А чтобы остальные девушки знали, на что он способен, он заводил их по очереди в ванную и заставлял прикасаться к жертве, пока она, вся в крови, еще дышала и смотрела расширившимися от боли и страха глазами. Наконец несчастная умерла. И вот этого человека должен защищать один ее коллега, говорила молодая юристка, ее преследовала эта жуткая история. Рассказывая ее в очередной раз, она снова переживала кошмарную сцену, и слова не помогали отогнать ее.

Милым жестом она поправляет упавшую на глаза прядь волос и, только теперь заметив Тома, улыбается ему; в ту же секунду он с удовольствием понимает, что попался. Ощущает магнитную тягу, которой приятно противиться. Почти физическое притяжение. Ее зовут Луиза; Луиза Блюм, назвалась она позже. Она худощавая, отчего кажется еще стройнее, с тонкими чертами лица. Что еще сказать, как объяснить, что именно разбудило его желание? Быть может, как предположит он задним числом, внезапная уверенность, что она улыбнулась ему одному? “Луиза Блюм” – повторяет он про себя. Ужасно подходит ей это имя.

За столом они случайно оказались рядом. Случайно? Кто‐то верит в случайность? Она опять толкует об организованной преступности и о роли защиты – ведь защищать надо всех несмотря ни на что. Он же все время молчит – то ли не хочет загромождать беседу своими словами, то ли предпочитает слушать ее. Ему нравится ее голос, звучащая в нем горячность. Когда она все же спрашивает, кто он такой, он почему‐то, называя свою профессию, произносит только: “аналитик”. “Аналитик?” – повторяет она, как бы прикидывая какой – финансовый? экономический? Тогда он добавляет: “психо”. Ее лицо изображает интерес, а может, ей и правда интересно? – Знаете, у меня временами бывают странные причуды, – говорит она с притворной тревогой. – Я, например, разговариваю сама с собой. Не нужно ли мне пройти психоанализ, как вы считаете? – Проходить анализ нужно всем, это должно стать обязательным, как еще недавно была воинская служба.