— Меняешь тему? — уличил меня Эйчиро.

— Почему бы тебе не завести собаку? — сказала я, будто не слышала его вопрос, — Ты ведь один живёшь.

— Я не могу. Это невыносимо видеть, как умирает твоя собака. У них слишком короткая жизнь. Я так тяжело пережил смерть своей собаки, что после этого кошмара сказал себе: «Нет, больше никогда!». С тех пор я не завожу животных. Ты не выйдешь за меня, потому что я — японец, — сказал он вдруг с напускной небрежностью.

— Что?! Ты о чём?!

— Эйчиро — японец! Эйчиро — японец! — прокричал он, неправдоподобно кривляясь.

— Какая глупость! Что ты говоришь? При чём здесь это? Я не расистка и не националистка. Ты должен верить мне. Я думаю, если в твоей голове есть неприязнь к носителям другой нации, то тебе кажется, что и мир так же косо смотрит на тебя.

— Э-э, не скажи. Помню, я был в Англии. Я спросил старого англичанина, как мне найти дорогу к отелю. Тот подскочил ко мне вплотную, оскалился и заорал: «Who are you? Korean? Chinese? Japanese? So, that's why don't ask your way. It's your problem. Do you want to find your way? Try yourself! I won't help you». А на Филиппинах ко мне подбежал человек и воткнул нож мне в горло. Мне повезло, что сбоку. Видишь шрам?

Я увидела на шее возле уха круглый бугорок:

— Бедный. Это же могло быть смертельно.

— Конечно. Я и так с горем пополам выкарабкался.

— И всё же, нельзя свой опыт теперь распространять на всех. Можно не любить какую-то группу людей, их взгляды, ценности, идеологию. Но нацию целиком как можно не любить? Среди японцев есть и умные, и глупые люди. Но и среди русских найдётся много идиотов и незаурядных интересных людей! Так при чём здесь нация? Но я люблю свой язык, свою культуру, свою кухню. Я хочу есть борщи и пельмени, слышать русскую речь и петь русские песни. Это моё навсегда. Я уже многое полюбила в японской культуре, но никогда не полюблю настолько, чтобы оставить своё, родное.

— Это главная и единственная причина, из-за которой ты не хочешь быть со мной?! — хрипло сказал он, пронизывая меня взглядом.

Я почувствовала, как у меня по щекам разлился трусливый румянец.

— Ты, ты прости меня… — я изнемогала от этой пытки, — Пошли на улицу, мне пора в клуб.

— Я не пойду с тобой в клуб, хорошо? Очень тяжело, надо подумать. Успокоиться. Не могу без боли смотреть на тебя, — проговорил он устало.

Мы вышли на улицу. Моросил дождик. Мы бессмысленно топтались у закусочной. Дождь стремительно перерос в ливень, и в считанные минуты одежда наша стала мокрой. Но мы не расходились.

— У меня есть дочь, — сказала я тихо.

Прогремел гром, и сверкнула молния.

— Что?! — крикнул Эйчиро, будто хотел перекричать гром.

— У меня есть дочь. Пойду я, ладно?

Он, остолбенев, смотрел на меня. Я пошла в клуб, и когда оглянулась, Эйчиро по-прежнему провожал меня взглядом, и струи воды стекали по его лицу. Но он не вытирал их. Картина эта навсегда отпечаталась в моей душе. И всякий раз от этого воспоминания у меня сжимается сердце.

Раздевалка в клубе была завалена пакетами с покупками. Пакеты были похожи на те, что продавались в магазине Хисащи. В проёме появилась Ольга в новом костюме, туфлях, обвешанная золотом.

— Саша! — произнесла она с актёрским надрывом.

— Это Хисащи… — я зло рассмеялась, — Тебе жаль, как я понимаю.

— Да, мне жаль, — произнесла она дрожащим голосом, словно едва сдерживает слёзы досады, — Но теперь он мой гость… Мне неловко, но он сам позвонил сегодня…

Я молча надела вечернее платье и ушла пить кофе. Она пришла следом. Достала из пакета пирожные:

— Ешь, — произнесла она несмело, — Он купил много вкусного.

— Да ты что? Предлагаешь мне эти подачки жрать?! Как у тебя хватает наглости? — я заглянула ей в лицо. Пыталась разглядеть, что она испытывает. Интонации падшего ангела были откровенно фальшивыми.

— Ну и зря не ешь, — сказала она, опустив глаза, и откусила пирожное.

Мне вспомнилось, как совсем недавно Ольга, проснувшись, прямо в постели стала есть конфеты. И ела по тех пор, пока её не затошнило.

— Ой, Сашка, больше не могу-у, — сказала она, икая, — Съешь конфету, одна штучка осталась.

— Нет, — отозвалась я из кухни с напускной суровостью, — Сама доедай.

— О-ой, фу, нет, — она задумалась, — Ну ладно, одну штуку доем, раз ты не хочешь мне помочь.

Я вихрем вбежала в комнату, выхватила у неё конфету, когда она уже собиралась положить её в рот, и махом проглотила. Что-то умилило Ольгу в этом жесте. Она подскочила в кровати и обняла меня, покатываясь со смеху. В одной руке я держала чашку кофе, всё расплескалось от наших прыжков.

Это было всего несколько дней назад. А ещё вчера мы бездумно носились по Токио и обещали ни за что не предавать друг дружку. И теперь мозги мои отказывались верить в происходящее.

— Мы же подруги! — сказала Ольга всё тем же траурным голосом, — У нас же здесь больше никого нет.

— Ты не друг! Ты не друг! — возмутилась я, — Ты — воплощение лицемерия! Хочешь и на ёлку влезть, и задницу не ободрать?! Нет, так не бывает. Ты выбрала деньги Хисащи. Перебежки кексов от одной к другой — это естественно. Но мы не раз говорили, что между нами этого не будет. На днях меня позвал на дохан твой Коджи, пока ты отошла на кухню. Мне даже в голову не пришло согласиться. Если бы гость любой филиппинки меня позвал, я бы не задумываясь заработала на нём. И если бы филиппинка переманила у меня гостя, я бы не сокрушалась, потому что это бизнес. Потому что у нас с филиппинками деловые отношения, а не дружеские. И я никак не могла предположить, что ты так легко перейдёшь в категорию моих коллег, — ёрничала я, едва сдерживая слёзы.

— Риза! — позвал Куя, — К тебе пришёл господин Хисащи.

Плаксивое выражение лица Ольги вмиг растаяло. Она выскочила из-за стола и убежала без ответа.

Хисащи заказал в караоке песню «Линда». «Лиза, Лиза, Лиза», — пел он вместо «Линда» в каждом припеве, и пожирал Ольгу кокетливо-похотливым взглядом. Она в ответ делала по-собачьи преданные глаза и страстно сжимала его руку.

— Посмотри, как она злится, — сказал с усмешкой Хисащи, поглядывая на меня.

Ольга подобострастно хохотнула:

— Да, она, злится, как ребёнок. Смешная, да?

Ольга сидела возле колонок, и ей приходилось перекрикивать звуки музыки, вырывающиеся из них. Поэтому выходило, что диалог этот могли хорошо слышать все, кто находился далеко от колонок.

XXXIII

Утром Ольга позвала меня завтракать.

— Слушай, оставь меня в покое, — сказала я неприязненно из своей комнаты.

— Так и будешь набивать себе цену? — натянуто-небрежно произнесла она.

— Не нужно вопросов. Я не хочу общаться.

— Общаться она не хочет… А что произошло? Ах, да, мы же договаривались не делить кексов! — сказала она с вызовом, — Какая ты умная! Ты когда-нибудь жила богато? Или хотя бы со стороны видела такую жизнь? Ты хоть представляешь, что это такое? Когда есть всё! Просыпаешься, когда угодно, потому что тебе не надо идти на работу. Летишь в любую страну, куда хочешь. Тратишь себе на одежду, сколько хочешь. Ходишь к косметологу, покупаешь дорогие крема. Покупаешь себе заколку за семь тысяч рублей, потому что не считаешь деньги. Моя богатая знакомая может себе это позволить. Какая-то обыкновенная заколка за семь тысяч! Тебе хоть снилось такое?

— Что? Что снилось?! Заколка для волос за семь тысяч? Ты завидуешь знакомой, потому что у нее дорогая заколка? Что за ахинея! Ты наденешь заколку за семь тысяч и познаешь счастье?

— Да, я хочу, чтобы у меня была заколка за семь тысяч!

— Боже, какая ты дешёвка… — бормотала я.

— Да, дешёвка! А ты, моралистка чёртова! Так всю жизнь и проживёшь в дерьме, — отругивалась она.

Я перебила её:

— Продалась бы ты Хисащи, если бы он тебе предложил это за большие деньги? Она задумалась:

— Знаешь, я думаю, даже задаваться этим вопросом не стоит. Моя ситуация выигрышная. Он не будет тащить меня в койку, потому что я нужна ему, чтобы разозлить тебя. Отыграться. Так что, он и так потратит на меня немало денег, чтобы только увидеть, как тебе от этого плохо.