— Если бы не было условностей, и люди строили равноправные отношения, мир был бы счастливее, наверно. И в семьях людям тоже было бы комфортнее. Да, Митсунорисан?
— Не знаю. В европейских семьях проблем тоже хватает. — Он вдруг оживился и сказал радостно: — Ты называешь меня так нежно «Митсунори».
— Что же тут нежного?
— На работе, везде, в обществе меня называют Ватанабесан. Это обременительно. А так, как ты, меня называла только мама. С тобой я могу говорить обо всем, о чем мне хочется. С тобой я немного свободен от традиций.
Это был мой первый счастливый дохан. Вечером мы с Митсунори, как требуют правила, пришли в клуб. Он спел несколько песен, выпил немного вина и счастливый, умиротворённый отправился домой.
Ольга сидела за столиком с Мишей и что-то напряженно повторяла.
— Нет, нечесная русская! Тодже такая, как все! Не хочу такая джена! Плохая! Два часа сидела с другим гостем. Смеялась, — он повышал интонации и почти перешёл на крик.
— Миша, ты что! Я только тебя люблю! — повторяла испуганно Оля, — Только тебя!
— Не верю, лдживая русская! — крикнул он и убежал.
— Тьфу, придурок! — плевалась Ольга, поднимаясь из-за столика.
Потом в клуб вошёл маленький человечек во всём белом. Лицо его было мне знакомо, но вспомнить сразу я его не могла.
— Смотри, кто пришёл! Это же Окава! — шепнула мне Ольга возбуждённо.
Это действительно был Окава, тот самый, который приходил в клуб со своей русской любовницей.
— Окава, и что? — удивилась я.
— Ты что, дура? Он же страшно богатый! Давай будем ему улыбаться.
Мы стали с Ольгой фальшиво ему склабиться. И осмотревшись, увидели, что и филиппинки сделали подобострастные лица. С равнодушным видом Окава прошёл мимо нас, но когда к нему подошёл Куя, тот сказал меня позвать. Расшаркиваясь и поминутно кланяясь, как китайский болванчик, я пыталась разговорить гостя, предлагала выпить или спеть. Петь он отказался, объясняя это тем, что у него нет слуха. А спиртное он вообще не пил, потому что занимался спортом. Показывая свои мышцы, обтянутые дряблым телом, он сказал, что здоровье для него первично, иначе он не смог бы содержать много женщин. На этом разговор закончился. Неожиданно Окава вскочил с места и заявил, что ему пора. Вручив мне какой-то пакет, он побежал к выходу, и у двери сказал, что скоро придёт опять.
После его ухода мы с Ольгой посмотрели содержимое пакета. Там оказался костюм, куртка с брюками. Я увидела маленький ценник со стоимостью 1500 $.
— Это очень хорошая вещь, — сказала Ольга.
— Лучше бы он мне эти деньги отдал, — ответила я, разорвав ценник, — А вообще, как я от него отвяжусь, если вопрос станет ребром?
— Каким ребром! — засмеялась она, — Никто тебя силой не затащит в койку. А вот держаться за такого гостя надо. Такого и одного достаточно. Что толку, что у меня их много? К моему берегу всякая нищета прибивается.
Кто-то за спиной опустил мне на плечо руку. Я оглянулась. Это была Алекс. Со злой презрительной улыбкой она сказала:
— Ты делаешь успехи, Катя. За один день два хороших гостя, не так ли? Но номер один пока я.
В холле было принято вывешивать наши фотографии. Там был коллаж всех прежних и нынешних работников клуба. На нём кто-то из филиппинок старательно повытыкал нам с Ольгой глаза. Повыше, в центре стены красовался большой фотопортрет Алекс в красивой рамке с надписью: «Лучшая». Под номером два была Свит, тоже опытная хостесс. А на третьем — Ольга. Каждый месяц фотографии менялись, потому что ведущие места не могли быть стабильными. Но лицо Алекс всегда красовалось под номером один. Её место было незыблемым. Какова была цена этого первенства, всем было известно, но всё равно каждой хотелось увидеть своё лицо в этой красивой рамке. Фотографии в холле, карта со шкалой успеваемости, планёрки с похвалами первых, призы, премии, всё это рождало вражду и соперничество между девушками. Мы приносили немыслимые доходы праздным людям, которые владели этим бизнесом. И чтобы приумножить эти доходы, они беспрестанно изыскивали новые и новые пути, чтобы ни на секунду не дать вздремнуть алчности и тщеславию хостесс.
XVII
Как-то в клуб вошёл человек лет шестидесяти пяти и, указывая на меня, отдал Куе небольшой свёрток, и сразу ушёл. Этого мужчину я и раньше видела в клубе, но он никогда не приглашал меня за столик, а часто сажал рядом с собой много филиппинок, и подолгу смотрел на меня. Вообще многие гости вели себя подобным образом. Приглашали за стол именно филиппинок не только потому, что приглашение стоило вдвое дешевле, а потому что им было легче с филиппинками. Они вспотевшему гостю протрут лицо холодным полотенцем, массаж сделают, потанцевать пригласят и безостановочно будут восхищаться, какой он красивый и неповторимый самый. Мы же, если и пытались имитировать веселье и восхищение, то выходило это очень коряво. А у них то ли от природы, то ли от полного безденежья это получалось куда более гармонично. Мы, заранее обороняясь, остерегаясь гостей, вели себя настороженно и высокомерно. У нас на лицах было написано: "Радуйтесь, что мы вообще тут с вами сидим". Один гость, изо всех сил пытаясь нам понравиться, смешил нас и показывал фокусы, пока, наконец, его не осенило: «А кто тут у нас хостесс? Вы или я?!», — засмеялся он. Бывало, посадят меня к японцу, я вроде и приветливой стараюсь быть и улыбаюсь, но он ни выпить не может, ни спеть. Руки трясутся, глаза на выкате. Освобождается какая-нибудь филиппинка. Садится вместо меня к перепуганному до смерти человеку, и через пару минут он уже смеётся от души, выпивает и песни поёт. С филиппинками можно было панибратствовать. А нередко над ними потешались или, того хуже, откровенно издевались. Легко могли девушку ударить по голове и хохотать. С русскими было сложнее. Как-то один пьяный гость ударил меня полотенцем по голове. Я этим же полотенцем съездила ему по физиономии. Он с недоумением посмотрел на меня:
— А что ты так удивился? — сказала я, — Не нравится, что ли? Странно. А почему?
По этой причине на нас частенько предпочитали смотреть со стороны, а веселились с филиппинками.
Так и тот гость. Часто приходил, мог просидеть в клубе три часа к ряду, глядя на меня. Было очень заметно, что лебезили филиппинки перед ним больше, чем перед другими гостями. Наперегонки рвались ему делать массаж, но он всегда сидел с таким надменно-брезгливым выражением лица, что, казалось, никогда никому не удастся пробить эту броню напыщенности.
Куя принёс мне пакет. Там оказался бесценный подарок — телефон, который был, по сути, главным орудием для привлечения гостей в клуб. Помимо телефона я обнаружила еще семь маленьких коробочек. Это оказались золотые кольца. Самые разные. Здесь был и голубой топаз, увенчанный бриллиантами, и маленький изумруд в золотой окантовке в форме звезды, и ромбовидный сапфир.
— Кто это был? — спросила я Кую.
— Не переживай, это очень богатый человек. До тебя в клубе было много разных русских, за которыми он так же ухаживал. Он не опасен. Мы арендуем у него это помещение. Его зовут господин Хисащи.
Тогда мы с Ольгой надели все кольца, и, как сороки, любовались блестяшками.
— Продам кольца в России, куплю дочке велосипед, — сказала я весело.
— Да тут на сто велосипедов хватит! — рассмеялась Оля.
Кто тогда мог знать, сколько неприятных моментов доставит мне этот человек.
Кто-то, как привидение, тихо вошёл в клуб и молча смотрел на нас, дурных и весёлых. Боковым зрением мы увидели чёрный силуэт и медленно повернули головы к молчаливому наблюдателю. Это был Миша. Со злым прищуром он смотрел на Ольгу, и, ринувшись к ней, выхватил из кармана какой-то листок, бросил его ей в лицо и убежал из клуба. Всё так быстро произошло, что мы даже испугаться не успели. Ольга развернула листок, сложенный вдвое. Письмо было написано по-русски со множеством ошибок, корявым почерком, но старательно:
«Спасибо! Девущка! Серце разбита, и я думал уже ненавижу русская. Но Риза приехала, и я опять любил русская. Правда ты хитрая, хородная, зрая. Есль ты ещё раз приедешь в клуб, я уже неприду. Я не хочу смотрю твоё лицо потому чта. Нет не приезжайте пожаруста. У меня очень плохое настроение. Всё, добрая честная русская, больше тебя не вижу! Как можно скорее иду домой! Правда большое спасибо. Ты всегда бросишь моя душа внутри мусорный бак! Ты прочитала мой письмо, теперь в мусорный бросить письмо и моя душа! Пожаруйста, да, бросьте, девушка! Я забуду тебя! Вот и всё, прощайте. Миша Ивасаки».
