Я неуверенно попыталась возразить:

— Но всё относительно. Люди разные. Наверно, мнение каждого человека одинаково важное.

Она вскинула на меня красноречивый взгляд с прищуром. Взгляд спрашивал: «Восстание рабов?». Я больше возражать не отважилась.

— Просто вам сейчас сложно, потому что вы не знаете языка, — продолжала она, — А когда выучите японский, всё будет по-другому. Если у вас будет много кексов, домой привезёте деньги, какие вам и не снились.

— Кексов? Какие кексы? — удивились мы.

— По-японски гость — окяксан. Так? А сокращенно — кекс.

— Вот это новость! — сказала Ольга, — Да не только в языке дело. Вот незадолго до вашего прихода я тут развлекала одного старого маразматика. Он якобы держит в руке микрофон и поёт, а сам локтем елозит мне по груди будто нечаянно. Как бы плюнул в рожу. А нельзя. Надо улыбаться. А ведь сколько их таких за вечер приходит. И постоянно злоба и отвращение мучают. А ничего не можешь сделать из-за денег этих чёртовых.

Вика ухмыльнулась:

— Учитесь у филиппинок, девочки. Они и рассмешат кекса, и массаж ему сделают, и лицо ему оботрут прохладным полотенцем. А русские всегда так держатся, будто их силой сюда приволокли работать. Посмотрите, как убедительно вон та хохочет. Как танцует вот эта молоденькая девочка. Видите? Учитесь у филиппинок. Мало того, что у них адское терпение, они ещё и отличные актрисы.

— Ну, возможно, если бы и мы были такими нищими, то тоже так из кожи вон лезли, — сказала я, — Но, слава богу, мы не загнаны в такие обстоятельства. Они и на «саёнаре» плачут, не хотят домой возвращаться. А мы ждем не дождёмся, когда это закончится.

— Ну, это вы поначалу такие песни поёте «как плохо здесь и как хорошо дома». Поверьте, вы тоже будете плакать на вашей саёнаре. Через полгода вы будете спрашивать себя, зачем вам ехать в Россию, когда всё родное у вас здесь.

— У меня семья, — возразила я.

— Ну и что. Ты так изменишься за время работы, что узнавать себя нынешнюю не будешь. Здесь полгода — это не в России. В России полгода пройдет, и покажется, что два месяца, потому что там всё пресно и однообразно. А здесь полгода — целая вечность. Все другое. Другой мир, другая культура, другое отношение к человеку.

— И воровства здесь нет, — сказала Оля, — Так нас это удивляло. Первое время мы не закрывали дверь на ключ. То есть, захлопывали её и считали закрытой. А оказалось, что надо именно ключом закрывать. А иначе ручку прокрутишь, и дверь открывается. Так три дня подряд захлопывали и уходили на работу. Но нас так никто и не обокрал.

— Да вы бы и месяц не закрывали — вас не обокрали бы наверняка, — отвечала Вика, — Никто не опередит тебя в очереди к кассе. Ни один продавец в магазине не ответит тебе на вопрос так, будто ты пришла даром просить продукты. Ни один водитель не пошлёт тебя, если ты забудешься и пойдешь на красный светофор. Никто ни на кого не орёт в этой стране. Никогда. И даже здесь, в клубе… Даже если придёт к тебе два человека одновременно и будут ревновать тебя, как бы они ни напились, никогда они не устроят мордобой. Да, может эта их фальшивая вежливость навязла на зубах… Поклоны на каждом шагу, улыбки ненастоящие… Но неискренние улыбки — куда лучше, чем искреннее «пошла нах…» в России. Когда вы вернетесь в Россию, первое время кланяться будете по привычке и вежливо улыбаться, а в ответ бац… какое-нибудь хамство. Незаслуженное, несправедливое! Вот тогда и вспомнится Япония, и будете смеяться над собой, что так рвались домой.

Мужчинка зевнул. Мы переглянулись:

— Наверно, надо поговорить и с ним? — сказала я.

— Ничего, всё в порядке. Ведь это я его сюда притащила. Хотела посмотреть, изменилось ли тут что-нибудь, — ответила Вика.

— Как его зовут? — спросила Ольга.

— Окава, — сказала Вика.

— Не хочет ли Окавасан спеть песню в караоке? — спросила я.

— Нет, — ответил Окава с улыбкой, — хотите фруктов?

— Да. Спасибо, Окавасан.

— А пива еще заказать?

— Заказать, — сказала Вика.

Принесли пиво и салат из фруктов. Окава лениво насадил на вилку кусочек клубники и отложил в сторону, не откусив. Казалось, ему всё страшно надоело. И хотеть уже было нечего. Он умирал от пресыщения и скуки.

— Так что, девочки, вы просто еще не прочувствовали Японию, — продолжила Вика, отпив глоток пива.

— Да ведь никто не отрицает того, что бытовая культура здесь выше, — сказала я, — Только при чем здесь сама Япония? Мы-то большую часть дня проводим в клубе, в этой клоаке. Тошно мне. Вчера приходил человек, хочет русскую жену найти, а я должна ему лапшу вешать, что сплю и вижу, как за японца выскочу замуж. Но я не хочу! Я не буду говорить человеку, что люблю его, когда он мне равнодушен. Я не буду говорить, что он красивый, если он урод. Не хочу и не буду врать из шкурных интересов.

— Ну, девочка моя, тогда плохи твои дела. Не будет у тебя гостей с таким подходом. И денег не будет. Ты сюда приехала размышлять о порядочности или зарабатывать?

— Я приехала зарабатывать пением.

Вика расхохоталась:

— А-а, ну пой! Мне кажется, ты слишком много хочешь. Хочешь зарабатывать огромные деньги и остаться хорошей девочкой.

— Да, наверно, — возразить тут было нечего.

— Я говорю, что к этому надо относиться как игре, как к шутке. Это — кино. А мы актрисы. Так легче! — сказала Ольга.

— Вот! Слушай ее! — согласилась Вика.

— Это не кино. И мы здесь не актрисы, а лицемерки, — сказала я.

Вика посмотрела на меня с усмешкой:

— Н-да, тяжелый случай… Вот посмотри на это горе луковое, — она бросила короткий взгляд на Окаву, он пил кофе с апатичным выражением лица, — Хотя он старый и сморщенный, но со мной он таким мачо себя чувствует! Я повышаю ему самооценку, я создаю ему иллюзию, что у него всё впереди. В глубине души он понимает, что это лесть, но ведь он этого и хочет. Знаешь, сколько он денег мне перечислил за эти годы? Какие крутые швейцарские часы я купила своему мужу с переводов Окавы. Я уже две машины себе купила. И вот за третьей приехала. И я привезу её! И хотя после того, как я работала хостесс, уже прошло пять лет, а он меня до сих пор кормит. Ну и что, что сегодня с утра было уже три раза. От меня не убудет. И всем только хорошо. Ему — обман, что он молодой и красивый, и постель, а мне — деньги. Кому от этого плохо? Ты должна научиться чувствовать людей. Легко догадываться, чего ждет от тебя гость. С этим ты играешь роль дурочки-веселушки, другой хочет с тобой порассуждать о жизни. Тому нравятся машины? Ты должна взахлеб говорить о тачках. Этот всё делает для того, чтобы влюбить тебя в себя? Ты не перестаёшь восхищаться им! Постоянно нужно шевелить извилиной. Думать, думать, как заработать, как обнадежить, привязать к себе.

— Чем более жестокой и изощренной будет моя ложь, тем больше у меня будет гостей и, соответственно, денег. Все полгода думать, как обмануть и заработать любой ценой, — сказала я обреченно.

— Милая моя! В этой стране люди думают о деньгах всю жизнь! А ты говоришь «полгода». Они все работают на износ. Даже в клубе они часто говорят о работе. Видела, что они читают? Загляни в любую книжную лавку! Они читают комиксы! Никаких сложных книжек! А что им загружаться перед тяжелым рабочим днем?! У них нет отпусков. Они и слова-то такого не знают. У них нет интересов, кроме денег. У них нет увлечений, кроме накопительства.

— Ну, судить об увлечениях целой нации, глядя на Японию в дверную щель ночного клуба. Не знаю… Не знаю… — усомнилась я.

— А, ну да, забыла, помимо денег у них еще интерес раскрутить хостесс на постель. Так что у хостесс и кексов взаимные интересы. Он раскручивает тебя на постель, а ты раскручиваешь его на деньги. Только он ДУМАЕТ, что приближается к своей цели, а ты в это время на самом деле осуществляешь свою цель — зарабатываешь на нем. Так что, шевели извилиной, чтобы гость не мог отлипнуть от тебя, чтобы он шёл сюда за твоими восхищенными взглядами, за твоим тёплым приемом, за твоими обещаниями. Не хочешь иметь богатого любовника, противны они тебе, ну учись тогда держать человека на коротком поводке, чтобы он верил, что всякий его приход приближает его к цели, что вот-вот ты отдашься ему, согласишься быть его. И прекрати ты слишком хорошо о них думать. Все они просто хотят затащить тебя в постель, а женятся они на своих. Даже если японец хочет жениться на белой женщине, то и здесь особо обольщаться не надо. Белая жена — это как машина новой модели, как дорогущие часы. Так что прекрати перед ними испытывать угрызения совести. А то нашла, кого жалеть. Все они похотливые извращенцы и циники страшные, почище всякой опытной хостесс, которая за годы работы уже сама озверела и забыла о всякой морали.