Зато в принимавшем нас Дальневосточном государственном университете транспорта обучаются чуть не 25 000 студентов! Круглый стол, прошедший днем, был посвящен проблемам развития российского Дальнего Востока.

Тринадцатое августа, день смерти мамы, я встретила в Чите. Не зная, как себя вести, перед этим тоскливо спрашивала соседок в купе – что мне делать, как быть? Ольга сказала: надо накормить конфетами трех детей. Наутро, когда прибыли в Читу, я раздала все конфеты, и еще корейские, и уже поездные, трем студентам, что ехали с нами. Не помогло. Тогда во время экскурсии, на смотровой площадке, откуда открывается вся Чита и прекрасный вид на Яблоновый (и еще какой–то Казачий) хребет, в часовенке Александра Невского, я купила и поставила за упокой души моей незабвенной матушки Людмилы восковую свечу. Не помогло…

В ту ночь я ее видела во сне. Она не говорила со мной, а хлопотала вокруг папы, который, невесть почему, выглядел очень молодо: кудрявый и черноволосый…

Ах, теперь уже все равно.

…Никто не любит говорить о смерти. Эти страницы люди, даже ближайшие, тоже, наверное, будут пропускать, не читая. Было бы сказано, неволить грех. Удивительно, что только один из всех участников поездки, Чжан Бай Чун, сказал на одном из Круглых столов, что самый важный философский вопрос – это вопрос о смерти. Да еще слепой Вишев несколько раз на семинарах заводился о бессмертии… я не была.

Чита – 307 тыс. жителей, Забайкальский край – один из самых благополучных в России. 126 национальностей. Прекрасные дороги. Нас приветствовали: министр образования Забайкальского края Киселев; председатель думы Зеньков; ректор ЧитГУ Резник; председатель местного отделения РФО Крылов. (Все эти детали я вычитала постфактум, из какого–то отчета). Кстати, это отделение было открыто по инициативе И.Т. Фролова, он тогда председательствовал и на учредительном собрании.

Читинцы считают оз. Байкал своим. Береговая линия в Забайкальском крае длиннее, чем в Бурят–Монголии; озеро мельче, вода теплее, много песчаных пляжей. Туда мы не попали, только видели снимки.

Протяженность границ с Монголией и Китаем – 2000 км. Огромные богатства. Прозвучал на встрече риторический вопрос: как с ними управиться? Или ждать, когда, извините, придут – и помогут? Такая деталь: читинки, даже самые образованные, не считают зазорным проехаться на три дня в Китай «кэмэлом» (здесь не говорят «челноком»). А что? – убеждала меня за обедом красивая сердитая с монгольским лицом женщина–доцент. Бизнес–вуман дает деньги и делает визу; приезжаешь в Китай; идешь в спа–салон, потом в ресторан; гуляешь, отдыхаешь, развлекаешься, на другой день – на рынок, закупаешь текстиль, помещаешь в большие цветные легкие сумки и возвращаешься. Барахло сдаешь хозяйке. Всем хорошо. Почетно же!

В целом Чита очень постаралась встретить нас: лучше, чем Владик, и лучше даже, чем хороший Хабаровск. Сейчас вспомнила: ансамбль народных инструментов был именно в Чите. Кстати, на заседании Круглого стола «Человек в условиях трансграничья» я услышала, что кто–то занимается семиотикой. Ясно, что я затребовала сих специалистов к себе. Возле меня задержалась только одна дама, хотя в блокноте у меня две фамилии: Филиппова и Соколова. Так и не знаю, которая из них сидела со мной за обедом… та, что повествовала о своей работе «кэмэлом», фамилию не идентифицировала. Мы рядом были и в автобусе на экскурсии, ездили в замечательный музей и в церковь, где венчались декабристы. В музее перед статуей Будды и макетами ламаистских храмов среди всяких колокольчиков я спросила свою Соколову–филиппову: что принято приносить в дар Будде? Она сказала: белую пищу. Сахар; молоко; водку; можно рис… (можно деньги, чистоганом). Она мне поведала еще, и на полном серьезе, что в Забайкалье процветает шаманизм; что она сама, чуть что, обращается к «сильной» шаманке. Жаль, я так и не узнала ее как семиолога. Должно быть, интересно.

Начиная с Хабаровска, пошли разговоры о декабристах. Их поминали и в Чите, и в Улан –Удэ, и в особенности в Иркутске. Выходит, все не – аборигенное население Забайкалья и Восточной Сибири – потомки либо ссыльно –каторжных, либо казаков, либо тех и других. И каждый город на Сибирском тракте начинался с острога – предмет гордости. Очень легко и привычно местные говорят «каторжный край», «кандальники» и пр.

…На экс нас сопровождал очень начитанный и влюбленный в свой край студент–историк–археолог Алексей. На груди, на тонком ремешке, имел он медвежий коготь. Погода стала прекрасная, только в сопках, конечно, шевелился ветер. Вспоминается: вид на раскинутый в отдалении цветастый Яблоновый хребет; справа и слева по кругу сопки, внизу городок; скрытое бисерной сеткой черное лицо шаманки в полной амуниции, с бубном и колотушкой в этнографическом музее; зверская мина лысого музыканта с чудовищной балалайкой и веселая улыбка его златовласой баянистки; золотой Будда – копия того, что в каком–то знаменитом дацане; большие и малые звери тайги в декарамах; озабоченный, истовый министр образования Забайкальского края; добрая, донельзя ответственная, но все равно смеющаяся Татьяна Берднюкевич, хозяйка положения; маленькая красивенькая бело–голубая часовенка, в которой хозяин Байкала, бывший семиолог Мантатов приторговывал иконку, а я заметила у него на плече огромного древоточца и указала на него. Бурят стал пытаться смахнуть цепкого злыдня иконкой, а мы с «матушкой» хором закричали: да вы что!!! да это же лик спасителя!!! После чего он с большим подозрением осведомился: а вы разве не мусульманка? Нет, говорю, я атеист… и ставлю свечу за упокой, и читаю молитву со стены, и перевожу «матушке» английские названия на крошечных флакончиках цветочных эссенций, а сама вперемешку рассказываю, как привозила эссенции из Каира, как служила в Казанской духовной семинарии… А снаружи люди все слушают Алексея, одного из лучших краеведов, делают панорамные снимки, смеются и удивляются, а мне все не становится легче.

…Банкет был шикарный. Концерт – тоже, особенно дьявольский скрипач. Потом наши люди даже потанцевали. Я как–то взбодрилась, и к концу вечера мы с профессором Сонгом сангом–янгом очень чувствительно исполнили Sole mio на выходе из ресторана. У корейцев замечательные голоса, я уже говорила. А мой голос, – я сейчас вспомнила, – уже начал в тот вечер садиться…

Ветер с океана, ветер в сопках, ветер на Амуре, ветер на смотровых, ветер на Ангаре! Вот этот последний ветер, низовка–сарма, и доконал меня. Но до тех пор было еще три дня.

В Чите я, наконец, вступила в контакт с известным испанским философом, Томасом Кальво, членом Президиума FISP. Он ехал в Философском поезде с женой Мейте, Марией Терезой. Там была еще семейная пара испанцев, но без английского языка, поэтому общаться я могла только с Томасом. Он сделал хороший, краткий и ясный доклад на тему: «Условия и правила рационального диалога». Потом я послала ему в президиум записку: чем отличается научная рациональность от просто рациональности? Он ответил; этот листочек и сейчас передо мной. Многое, сказал он, зависит от того, как понимать самое науку… потом мы продолжили эту беседу, уже в Новосибирске. И я рассказала, что в первый день Конгресса сподобилась вести секцию «Теория познания». Он очень удивился, сказал – опишите все подробно, дал вместо визитки рукотворную розовую бумажечку, и я заявила, что на афинском конгрессе желаю руководить этой секцией уже официально. Он сказал: я – за. Однако не все зависит от меня; свяжитесь с М. Степанянц. А этого мне как раз и не хочется.

…Утром 14 августа мы прибыли в Улан – Удэ. Город расположен в долине р. Селенги, притока Байкала.

Прием поразил: многоцветный и вполне монгольский ансамбль песни и танца встретил нас на вокзале очень хорошим профессиональным концертом. По окончании его плотные высокие молодые мужчины поднесли vip’ам широкие голубые ленты–шарфы, набрызгали на них молоком и сыпанули рису: «даем вам эти пояса и эту белую пищу в знак уважения и гостеприимства». (Ах, вот только в эту минуту поняла: на Конгрессе все были равны, и статусность никак не мешала, про нее просто забыли. А в России она восстановилась сразу же).