Первоначально эти Дневники путешествий назывались «Европа, Азия, Африка, Латинская Америка». Потом «европейская» часть («Эллада» и «Родина») была опубликована в книге «Жемчужница и песчинка» (Алетейя, 2014 г.), добавились очерки путешествий в Японию и Североамериканские Соединённые Штаты.

Пространственно–географический принцип изложения соблюдён, однако временной нарушен; но это ничего. Человек – автор, в данном случае, – в своих восприятиях мало меняется. А даты везде проставлены точные.

Как уже было сказано в аннотации к «Жемчужнице», эти книги мои представляют собой автобиографическую повесть, предназначенную первоначально для ближайших родных и друзей и написанную в жанре дневниковых заметок и записок путешественника. В действительности сперва они были просто данью традиции, заповеданной мне отцом: он был замечательный географ и с детства приучал меня вести такие записи–наблюдения (самые первые приходились на 1959 год и являли собой скрупулёзное, хотя и по–детски наивное, описание ботанических ходов при составлении карты Казанского болота, тогда большого, тихого и красивого, с зеркалом озера посредине. А, нет: то было в 1958 году, весной, на Лебяжьем озере. Помню одно из наблюдений: лёд испещрён трещинами).

Потом такие дневники стали привычкой; затем я стала задумываться – а не оставить ли детям и внукам совершенно бесхитростную и реалистическую повесть о своей жизни? Просто на память?.. Придет время – прочитают и припомнят и меня самое, и эти рассказы.

Наконец я решилась обнародовать все очерки и перед своими близкими друзьями; а теперь – и перед более широкой публикой, если она заинтересуется обычной жизнью такого человека, как я. Жемчужница «украшает жизнь и ее события». Сами по себе вполне обыденные, свойственные любому, они предстают в виде вереницы картин, символов и даже поэтических или иронических притч, рассказанных «о времени и о себе».

Первое, что вспоминается при слове «Корея», – это неописуемо красивая утренняя горная дорога из Сеула на побережье Восточного моря, в портовый город Сок Чхо. (Андрей Королев сказал – точно Альпы в Италии!) Сильнее меня поразили в свое время только горы в Болгарии, массив Рила. А здесь, как на заказ, всходило в лазурь в нежнейшей вуали персиково–золотое солнце, туман цеплялся за неясные предметы в долинах, висел перьевым покрывалом с велюровым исподом над чистыми картинными речками. Постепенно предметы оборачивались цветными домиками с лекальными крышами, каменными медведями и разнообразными газелями в отличном настроении.

Невыразимой красы и свежести утро; чарующий сосново–лиственный лес покрывает правильные многоярусные бесконечные сопки; смарагдовые пинии и нефритовые гинко оттеняют более светлых тонов изумрудную зелень акаций и мои любимые грабы (оказавшиеся родственниками березы), широкие резные листья платанов и их малоприятные стволы, облезающие лентами кожи больного скарлатиной… нет, ладно, это я так.

Я уж давно, еще в Греции, поняла, что в такие путешествия собираются прежде всего люди особой складки: авантюрные, храбрые, любознательные, самонадеянные. (А собственно философов… м–да). По духу я им, безусловно, подхожу. Но а физическое здоровье мое за последние годы, особенно после смерти мамы, сильно сдало.

Иногда – и все чаще – я себя ловлю на том, что устаю от общения с людьми, которые мне не по душе. Даже как бы заболеваю: сознание удерживает в узде критические замечания, mots, я ими давлюсь, терпение заканчивается все быстрее… И шум… и сигареты… и бессонница…

Однако сейчас не о том.

…Итак, прекрасная горная дорога, петляя, уходя в тоннели, зависая над реками, несла нас, усталых до изнеможения, на край света, на берег Тихого океана. Мы уезжали домой.

Многие из нас, умненькие, давно уж поездили по этим сказочным местам, искупались в Восточном, а некоторые и в Желтом море, нафотографировались, отдохнули и вернулись невредимыми в Сеул. И ничего не случилось. Только я, ненормальная, так и проторчала все время в кампусе Seoul National University, занятая бесконечными переводами всем, кто просил, и на всех секциях, какие были. Хотелось, – честно! – чтобы наши люди хоть сколько–то выглядели «не хуже других».

(Какой ужас, нет, какой позор, нет, все это пафосно. Какой… НОНСЕНС, как жалобно выглядит наш немтырь–философ, не знающий ни одного языка, кроме русского, на фоне любого сенегальца или японца, не хочу никого обидеть!..)

…Как я и предполагала заранее, философов в нашей огромной российской делегации, прибывшей на Всемирный Философский Конгресс в Южную Корею, было мало. Там были: туристы, студенты–международники, политические деятели / обозреватели, бизнесмены – предприниматели, отставные и приставные крупные государственные чиновники, экологи, экономисты, геологи, юристы, педагоги, психологи, врачи, а также многочисленные жены и подруги философов и не–философов. Еще появлялись и исчезали корреспонденты, хозяева крупных издательских концернов и редакторы скромных научных журналов… словом, всех нас было невыносимо много на очень небольшую группу кадровых профессионалов. Чтобы не обижать сотни «невошедших» людей заглазно, я не буду называть имен избранных, за исключением одного нового: лучший из всех, кто мне встретился в этом путешествии, и кто, один–единственный, каждый день с легкостью говорил о множестве идей и фактов, совершенно НОВЫХ для меня (а это трудно!), либо взятых в новом ракурсе, был молодой профессор из Ставропольского университета, заведующий кафедрой философии и истории науки Владимир Игоревич Пржиленский.

Ну, так. Чудесная альпийская многочасовая дорога запомнилась мне не столько как фильм, сколько как набор отдельных пейзажей. Накопившаяся усталость длиной в десять–одиннадцать бессонных ночей и дней не давала восторгаться в полную меру, как того поистине заслуживает незабываемая Корея. Но я восхищалась во всю доступную меру восторга, и когда красóты немыслимо плавно расширились, раздались и обратились величественным океаном, я просто не знала, что делать. Первым толчком души было: купальник!! Бегом в беленький город, на набережную, покупать купальник!!! Скажу сразу, эта нехитрая сделка не удалась мне НИГДЕ в пути, ни даже в России. А корейцы не знают и не понимают бикини: они купаются в каких – то гимнастических юбочках и двойных маечках, и не в океанах, а в бассейнах. (Андрей потом рассказывал мне, кáк корейцы, помешанные на идеалах чистоты и здоровья, экипируются для похода в лес. Просто в лес, на соседнюю гору. Велосипедный шлем; маска на все лицо, – вдруг кто бросится и укусит! – перчатки; и костюм, в целом напоминающий водолазный).

Второе движение души после обломавшегося первого было: найти скамеечку, сжевать сэндвич, везомый от самого отеля, и позагорать, хотя бы ногами! Это тоже почти сорвалось (в смысле, незанятой скамеечки на десятикилометровом пляже не нашлось). Поэтому третьим было вынужденно – свободно – назависимое фланирование по наборному паркету набережной, а потом сидение на огромном сером валуне. С осевшим сэндвичем и слишком сладким кремовым молочком в крошечной пробирке, вместо доброй фляги stella artois, без головного убора под немилосердно палящим солнцем, едва умягчаемым океанским бризом – от этого света и сами корейцы–то обороняются, кто веером, кто мексиканским канотье, кто тетрадкой, а кто просто ладошкой. Ничего не понявший в моем высокомерном прогуливании мимо пляжа как следует накупавшийся Натан пустил вслед насмешливо: «Russo turisto! Нам океан нипочем!»

Словом, я была мизантропически рада, когда свистнули грузиться на паром. Между этим сигналом и самим отплытием прошло ПЯТЬ тягчайших часов ожидания в душных зальчиках (причем добрые люди успели и в кафе, и на соседний маяк, и в беседку над заливом… и пофотографировать… а некоторые, может, и добрые, но неразумные, в наиболее ответственные моменты забывают фотоаппараты в самой неподъемной багажной сумке на дне). Знала бы я, что все лучшее заканчивается здесь, в Сок Чхо! Знала бы – так и посиживала бы на своем темно–сером перегретом камне, всё кожа посмуглее стала бы! А знала бы я, что мне предстоят еще 15 бессонных ночей и дней, а потом бессрочная пневмония – уплыла бы тихенько прямо в своем стеклянном розовом костюме дальше, дальше в Восточное море, и – слава те, господи! (Корейцы принципиально не называют это море Японским).