Нежеланным – для меня – только потому, что это было занавесом Кореи. А вообще–то говоря, посмотреть на этот самый дальний город на самом дальнем востоке очень хотелось!

Паром опоздал прибытием часа на три. Терпеливые встречающие из местного философского общества полночи дожидались нас, чувствуется, на последних силах. С невиданным подъемом духа мы поволокли смертельно надоевший багаж вниз, с высокой грузовой палубы парома, радуясь, что это в последний раз: в поезде его уже можно будет оставить, а выходить на конференции с одной маленькой сумочкой.

…Подогнали два автобуса, погрузились, поехали по какой –то серпантине в сопки. Город шевелился огнями, не очень ярко и не очень светло, но кое–что было видно: красивенькие скверы, здания и мужественного вида памятники. Прижатый сопками к побережью, Владивосток лепится по их подножьям, и все улицы длинными лентами змеятся, змеятся, извиваются, удлиняя пути; а если не ехать, а просто пойти поперек, то окажется, что все расстояния очень небольшие. От нашего Дальневосточного университета до молла, где нас кормили обедами и ужинами в ресторанчике русского стиля, до парка на набережной и гостиницы с нелепым заявлением «Экватор» над входом – по 15–20 мин. быстрой ходьбы. (Если бы не сопки. Ходить приходится либо вверх, либо вниз, и крайне редко – горизонтально). Но в тот вечер по приезде мы ничего еще не поняли, и город показался большим.

Гостиничный номер меня потряс с непривычки. В туалетной комнате не закрывается дверь и нет лампочки; оконные рамы разбухли от дождей, грязные, толстые, подоконник тоже весьма нечист; обшарпанный холодильник небольшого размера трещит и грохочет не хуже нашего гигантского парома. Впотьмах пройдя к предполагаемому шкафу, наступила обожженной босой ногой на куски штукатурки, преспокойно валявшиеся на полу! Боже мой, я знала, что культурный шок будет, но помилуйте, в такой степени!! Крошечная душевая на четверых; я, конечно, в очереди последняя, со своей гривой волос (когда–то гордостью, когда –то наказанием). Ночь бездарно уходила, не принося отдыха, и только под серенькое дождливое утро мне удалось часа 2–3 поспать. Одно оказалось прекрасно: тончайший шелковистый хлопок лебяжье –белого белья был тот самый, корейский, видимо, импортный, ОТТУДА. Больше таких простыней мне нигде не встречалось, да теперь уже и не встретится.

Рано утром нас под бичами погнали на завтрак; я притащилась, невыспанная, в последних рядах, когда все уже было съедено. Ни хлеба, ни кофе, ни воды для чая, ни посуды, ни приборов. Остались на мятом алюминиевом поддоне какие – то невнятные хлопья типа капусты, и в соседнем чане – штук пять маленьких сосисочек, есть которые совершенно не хотелось.

Слева под руку подошел и встал, потягиваясь посмотреть на раздаточный стол, беленький – беленький мальчик, типично русский Ванёк, такой свой после черноголовых корейчат. Что? – ласково улыбаюсь и спрашиваю малыша, – что, маленький, сосиску хочешь? Молчит. Хочешь со – си – ску? Уи, мадам, отвечает. А за ним уже спешит папа–Андре, а с высокого подиума–ложи улыбается мама, Франсуаза…

ДВГУ, Дальневосточный государственный университет, мне в целом весьма понравился. Люди очень серьезно отнеслись к конференции: «Современная философия в контексте межкультурных коммуникаций». Она шла два дня; после первого пленарного заседания ко мне подбежало местное TV, и я давала 10–минутное интервью, которое, говорят, назавтра наши увидели в новостях. (А в Казани – нет, не давала интервью, поскольку те, кто подошли, запросили по–татарски… надо было их на Билалова и Барлыбаева перенаправить! Не сообразила…) В перерывах нас кормили на убой. Возили по захолодавшему, заветренному и намокшему городу на впечатляющую экскурсию; причем я боялась заболеть, поскольку замерзла на дождливой набережной под героические рассказы, а потому не вышла впоследствии на высокую смотровую площадку на Орлиной сопке, не сделала панорамных кадров, не полюбовалась Великим Тихим…

Зато проехаться на прогулочном пароходике по Золотому Рогу мимо острова Русский, до края то ли Амурского залива, то ли Петра Великого, я, конечно, не преминула. Интересно, что на эти короткие два часа почему –то выглянуло совершенно июльское жаркое солнце. Народ, вдарив по горячительному, поднялся на палубу, вертеть головами, общаться, слушать объяснения гидов… нет, я осталась сидеть в душном салоне, глазея в грязные заляпанные окна на серо–зеленые в барашках волны, опасаясь простудиться… о Санта Мария!

В какой–то момент женщина–капитан объявила 5–балльный шторм и посоветовала всем вернуться с палубы в кубрик: вода – соль с мазутом, плеснет на одежду – не отстираете никогда. Народ испуганно бросился в салон… я порадовалась, что не трогалась с места.

Вспоминаю, что радостнее всех – и в Сок–Чхо, и в Зарубино, и во Владике – выглядел Андрей Королев. Он родился, правда, в Перми; но оттуда его увезли годовалым младенцем родители–геологи, а вырастал он именно во Владивостоке. Так что в тех дальних краях был его дом родной. Я радовалась за него.

«Перестроечный» отток населения и финансов из тех мест, однако, весьма значительный. Там сейчас очень стараются удержать людей. Помню, проф. Кудрин сказал мне с немалым возмущением, что «они» выпросили у Москвы этим летом 72 миллиона на строительство моста с материка на о. Русский. Сами же владивостоковцы этому обстоятельству очень рады; они также с большим пиететом поизносят словосочетание «Федеральный Вуз». И как раз на Владивостокской конференции наш умный китаец Бай Чун, специалист по РУССКОМУ ПРАВОСЛАВИЮ, сказал именно вот что: вы плохо знаете свою философию. (А другой китаец, не помню имя, провозгласил: нам надо немедленно создать всемирную международную философскую организацию!! Прямо сейчас! Члены ФИСП, по–моему, дрогнули… А, нет, это случилось в Хабаровске. И потом еще раз, в Улан–Удэ).

Не считая культурного шока от гостиницы, холода и дождя, мне там понравилось. В принципе, в городе много красивых мест, одно даже напомнило Сеул (второго разряда), с развязками в форме дремлющего спрута. Все украшает гористый ландшафт: поставь все эти дома на плоскость – уже впечатляющего вида не будет. Около нашего местопребывания, а мы прожили там вечер пятницы, субботу и воскресенье, располагался внушительный памятник адмиралу Макарову, красивый фонтан, главный кинотеатр «Океан» и центральный парк вдоль дуги набережной, чуть похожей издали на геленджикскую.

Хоть я не люблю военных мемуаров, – слишком мое поколение было перекормлено рассказами, песнями, фильмами, романами и воспоминаниями очевидцев о Великой Отечественной войне, – однако во Владивостоке, кроме военной, другой истории нет. Поэтому сквозь нелюбовь, усталость, недомогание и плохую погоду все же в мое сознание пробились и остались в нем некоторые суровые и строгие картины: часовня–арка, многоярусная лестница к заливу с кораблями на рейде, у берега простая яхта Николая I, поднятая подводная лодка–Щука, стена с именами героев Великой Отечественной, и более ранние победы русского оружия, начиная с петровских времен, отраженные внушительно и разнообразно. Серо–сиреневая вода, серо–стальной день, с моросящей кисеей подступившей непогоды… потом асфальтово–серая дорога по серпантине вверх, вверх, на Орлиную сопку; автобус встал на середине, выше шла крутейшая и длиннейшая лестница, вела на смотровую, и наши покорно туда стали взбираться, некоторые довольно быстро. Помню, там был странный тип вроде первобытного айни, весь обволошенный и в подчеркнуто–черном, и второй, примерно такой же, но в цивильном; они оказались местными самородными философами (типа Фана), а второй, вдобавок, и скульптором. Говорят, на вершине Орлиной сопки воздвигнута какая–то его статуя. Бог с ней и с ними со всеми.

Некоторые пункты намеченной программы так и не были выполнены: всегда, чем больше группа, тем длиннее опоздания. Перед экскурсией я как обычно забыла фотоаппарат, причем забыла, где забыла… или нет… то было… в Чите, что ли?