— Да уж… Меншиков заварил ту еще кашу, — вздохнул я. — И у него достаточно друзей, которые не дадут вот так запросто себя сожрать. Не удивлюсь, если все самое страшное только начинается.

— Нет! Его величество не потерпит! — воскликнула Вяземская.

Особой уверенности в ее голосе я, впрочем, не услышал. Девчонка была еще слишком молода, чтобы набраться цинизма и настоящего опыта в тайных игрищах аристократов, и явно недооценивала жадность и беспринципность местной знати… А заодно и непредсказуемость человеческой глупости.

Впрочем, даже если Александру каким-то чудом удасться удержать крышку на котле, уже готовом плеваться кипятком, и рода не начнут резать друг друга в открытую, кровавая партия переместится в закулисье. И тогда в ход пойдут самые отвратительные и грязные фокусы.

Смешались в кучу нечисть, люди…

Так или иначе, конец лета в Петербурге предстоит жарким — при любой погоде. И явно будет весьма и весьма богат на события вроде дуэлей, автокатастроф, неожиданных смертей или Прорывов в самых неподходящих местах. И если местная знать уже вышла на тропу войны, то непременно прошагает по ней до самого конца.

А колдун в очередной раз спрячет свои истинные намерения за грызней аристократов.

— Ну… Если уж их благородиям так не терпится подраться — пущай. Милости прошу. Главное, ты во все это дело не лезь. — Я махнул рукой и откинулся обратно на подушки. — А меня оно все и так не касается. Рылом не вышел.

— Как знать. — Вяземская нахмурилась и покачала головой. — Тебя зачем-то хотел видеть его светлость Александр Михайлович.

— Сам Горчаков? — удивился я. — Интересно, что это ему понадобилось?..

— Вот у него и спроси. Но пока я тебя никуда не отпущу. — Вяземская закинула на меня ногу и уселась сверху. — Сначала — в ванну. Потом завтракать, а потом…

— Ну уж нет. — Я рассмеялся и легонько стиснул пальцами горячие бедра. — Завтрак как раз подождет.

Что-то определенно изменилось. Я ощутил это даже до того, как остановил машину у дома на Большой Монетной. То ли тело еще хранило остатки энергии, прихваченной из мертвого мира за Прорывом, то ли изменения оказались необратимыми. Уровень моих способностей скакнул вверх, одним махом одолев путь, который даже в нынешних условиях занял бы лет десять, а то и все двадцать.

Интуиция ясно обозначала важное событие, которое вот-вот должно случиться, но на этот раз не предупреждала об опасности, а просто набрасывала картину будущего. Расплывчатую и нечеткую, лишь очертания того, что может и не произойти вовсе… Впрочем, мне хватило и контуров. Опыт тут же дорисовал остальное, и на мгновение показалось, что я сейчас увижу у себя в голове этакое кино.

Но нет. Подробности так и остались за кадром, и вместо короткометражки мне достался только сценарий, в котором две трети строчек вымарал беспощадный цензор. Однако на уцелевших крупным шрифтом красовался толстый намек на то, что следующие полчаса-час вполне могут разделить жизнь одного отдельно взятого Волкова на «до» и «после».

Важно, значимо и потенциально опасно.

Что ж… Какая-никакая, а все-таки подсказка. Предупрежден — значит, вооружен… в переносном смысле, конечно же. Вряд ли Горчаков задумал какую-то гадость.

— Проходите, ваше благородие. — Дворецкий отворил передо мной дверь и чуть отодвинулся в сторону, освобождая путь. — Его светлость вас примет.

Я ожидал, что окажусь в кабинете, но для него помещение выглядело слишком уж просторным. Нет, письменный стол, огромный кожаный «трон» за ним и кресла для посетителей имелись, однако обилие книжных полок скорее намекало на что-то вроде домашней библиотеки.

Богатой даже по столичным меркам: я успел заметить немалое количество томов в золоченых переплетах. На русском языке, английском, французском, немецком… кажется, было что-то даже на латыни. А собрание сочинений Пушкина — однокашника Горчакова по лицею в Царском Селе — занимало чуть ли не целый шкаф. То ли его светлость из сентиментальных побуждений коллекционировал все издания, то ли в этом мире светило русской поэзии прожил на белом свете достаточно, чтобы оставить столь солидное наследие.

— Вижу, вас заинтересовала моя библиотека, Владимир Петрович. — Горчаков шагнул мне навстречу, протягивая руку. — Весьма скромная, надо сказать, однако здесь найдется парочка весьма занятных экземпляров.

— Доброго дня, ваша светлость. — Я легонько стиснул прохладные и суховатые стариковские пальцы. — Разумеется, я не могу не восхититься подобной коллекций. Однако никак не могу поверить, что вы желали меня видеть лишь для разговора о литературе.

А разговор будет серьезным — на это явно указывал даже сам облик Горчакова. Строгий, аккуратный… почти парадны. Конечно же, его светлость не стал ради меня облачаться в наряд с орденской лентой, однако темный костюм и без нее выглядел достаточно официальным.

Уж точне не для дружеского чаепития.

— О нет. Конечно же, нет, Владимир Петрович. — Горчаков сдержанно улыбнулся. — Вижу, вы из тех, кто не любит тратить времени на болтовню. В таком случае, позвольте мне перейти прямо к делу. Итак, третьего дня мы оба имели несчастье стать свидетелями и, более того, непосредственными участниками одного безобразнейшего и немыслимого события…

— Безобразнейшего и немыслимого, — повторил я, чуть склонив голову. — Надеюсь, ваша светлость не пострадали.

— Ничуть, друг мой, ничуть. Может, я уже не так силен и крепок, как был в ваши годы, однако еще кое-на что гожусь. Талант моего рода надежно защищает от пуль. Иными словами, я совершенно здоров, цел и невредим… Чего, впрочем, нельзя сказать о моих друзьях. — Горчаков опустил взгляд и, вздохнув, закончил: — Сегодня утром скончался уже знакомый вам Николай Борисович Юсупов.

Вот оно как… На мгновение я почувствовал то, что среди людей принято называть искренней печалью. Не то, чтобы мы с князем успели стать друзьями, однако все же прониклись друг к другу какой-никакой симпатией. Вместе сражались с Рогатым на Лазаревском кладбище — а такое, как ни крути, сближает. Я пока не мог даже представить себе, что именно могло навредить почти неуязвимому титану в ледяной броне… и почему его за целых два дня не смогли спасти даже самые могучие и крутые из столичных Владеющих целителей.

Однако мой счет к Меншикову и его покровителю пополнился еще одним пунктом — и на этот раз личным.

— Искренне надеюсь, что виновные понесут наказание, — тихо проговорил я. — И что оно окажется достаточно строгим и справедливым.

— Можете не сомневаться, друг мой. — Горчаков ободряюще коснулся моего плеча. — Мы непременно позаботимся… Впрочем, сейчас речь о другом. И вы здесь не только для того, чтобы я мог высказать вам свои соболезнования.

Наверное, где-то на этом месте я должен был задать вопрос — а для чего тогда?.. Или не должен был. Его светлость десятилетиями оттачивал ораторское искуссвто и вполне мог обойтись без «помощи зала».

— По ряду причин мы пока не имеем возможности уведомить его императорское величество… Во всяком случае, до того, как о смерти Николая Борисовича объявит официально кто-нибудь из родственников, — продолжил Горчаков. — Однако вы должны знать, что перед смертью он пожелал, чтобы вы унаследовали его княжеский титул.

Ох… Вот оно — то самое. Важное, значимое и потенциально опасное. Интуиция в очередной раз не ошиблась. Но я и предположить не мог, что старик Юсупов решит оставить мне самое, пожалуй, ценное из своего достояния. Если все это не какая-нибудь дурацкая шутка, мне без всяких усилий, буквально на блюдечке с голубой каемочкой достанется то, за чем самые амбициозные, жадные и беспринципные из молодых дворян охотятся годами — и порой безуспешно. Судьба определенно приготовила мне тот еще подарочек.

Немыслимо ценный, однако, надо сказать, весьма… непростой.

— Титул? — зачем-то переспросил я.

— Именно так, друг мой. Думаю, вам прекрасно известно, что у его сиятельства не осталось наследников мужского пола. А единственная дочь уже много лет замужем… Разумеется, ей достанется большая часть имущества отца, — уточнил Горчаков. — Ей и прочим родственникам, в соответствии с завещанием покойного. Нет, конечно, вы тоже кое-что получите, но, полагаю, вряд ли всерьез заинтересуетесь капиталами покойного. Или чем-то подобным.