Элин вспомнила Лейлу, как девочка провожала ее взглядом, когда ее уводил Аяш. Элин сейчас сильно жалела, что не обманула их и не сказала, будто Лейла ее дочь! Но было уже поздно.

Элин листала журнал. Есть ли в этом номере статья Элиаса? К сожалению, иногда он не подписывался. «Солнечный удар». Не это ли сочинил Элиас? Элин склонилась над страницей:

Был очень душный день, не похожий на обычный весенний денек. В то утро была объявлена война. Она получила название «Операция по освобождению Ирака». По Фаренгейту градус подскочил до ста. Пыль стояла столбом. Командующий американскими войсками колебался, продолжать ли наступление на Багдад. Но для иракцев ничего особенного в том дне не было. Небо как небо. Они привыкли к палящему солнцу и состоянию войны. Ничего не говорило им о том, что должно случиться нечто из ряда вон выходящее. Ни один иракец не мог, посмотрев на небо, представить, что иностранные солдаты, переброшенные сюда из-за океана, проедут по улицам его города на своих танках. Попав сюда, американцы жаловались, что у них начинала болеть голова от слепящего солнца, а от абсурдного поведения некоторых местных жителей можно было рассудка лишиться. В первые дни иракцы радовались приходу Дядюшки Сэма и раздавали на площадях сладости, а потом стали скандировать: «Нет американской оккупации!» Тот, кто потерял работу, придумал себе другое дело – расправляться с переводчиками, служившими американцам. Переводчиков они считали предателями, а то, чем они теперь сами занимались, гордо называли сопротивлением. Потом они стали похищать людей и требовать у родственников выкуп. Это они называли сбором пожертвований. Потом начали терроризировать жителей, выгоняя их из их же домов. Все это под вывеской «предоставление жилья правоверным». И вот, обретя силу, они стали государством с флагом, законами, паспортами, печатями. Они набрали к себе на службу наемников со всех концов света и поставили новую задачу – стереть у людей память. Театр Шекспира стал Театром шейха Зубе´йра[13], а магазин «Подарки» переименовали в «Дары свыше».

Элин показалось, что статья написана в присущей Элиасу саркастической манере. Она прижала журнал к груди и забылась. Пришла в себя, только когда услышала голос мальчика. «Можно взять?» – робко спросил он, указывая на лежащий на столе ломтик лепешки. Элин открыла холодильник и достала сыр. Мальчишке на вид было лет восемь-девять. Десяти ему точно не было. Аяш говорил, что мальчики по достижении десятилетнего возраста уже не живут при матерях, их отправляют в тренировочные лагеря.

– Как тебя зовут? – спросила Элин.

– Зейдо.

– А маму как зовут?

– Газа́ль. А сестру Джава́н, – ответил он, запихивая кусочек сыра внутрь лепешки. – Мама раньше умела говорить. Но замолчала с того дня, как у нее на глазах расстреляли отца, брата отца и ее брата, а мою старшую сестру они забрали с собой, – добавил мальчик и, помедлив, отложил сэндвич, который сделал, в сторону.

Элин пожалела, что задала вопрос, причинивший ребенку страдания. Но она точно знала, о каком именно дне он говорил. Она прикрыла глаза и увидела то, что видел своими глазами ребенок. Кровавая бойня, как в триллере. Людей сбрасывают в яму и прошивают автоматной очередью. Ряды обнаженных по пояс юношей с поднятыми руками. Их осматривают. Тех, у кого под мышками растут волосы, отправляют в тренировочный лагерь. У кого их нет – вместе с матерями выставляют на продажу. С закрытыми глазами она видит детей, которых никак не могут отцепить от платьев бабушек. Кого не разделили, закапывают живыми вместе.

На кухне появилась Газаль. Она приблизилась к Элин и обняла ее.

– Моего мужа тоже забрали, – проговорила Элин, и слезы, как из горячего источника, побежали по щекам. – Не знаю даже, жив ли он.

Если Элиас жив, он не перенесет случившегося с ней. Когда она в муках рожала Ясера, Элиас сидел за дверью и плакал, переживая боль вместе с ней. Тогда акушерка шепнула ей:

– Первый раз вижу такого чувствительного мужчину. Как же он тебя любит!

Газаль плакала вместе с ней, вместо слов издавая хрипы. Она стала жестикулировать, и Элин, поняв, что она показывает «Бежим вместе!», кивнула: да! У них есть подходящая одежда, и оба мужчины в этот день не дома. Пленницы знали, что, когда мужчины сразу после обеда не приходят домой, чтобы сидеть до ночи с приятелями, принимать наркотики, совершать намаз, смотреть на телефонах порно и насиловать их, значит, они участвуют в боевых действиях.

Элин выглянула в окно: охранник разговаривал по мобильному, опершись о капот. Как его убрать, хотя бы на время? Придумав способ, она снова надела никаб. Она попросит его купить им хлеба. Но он опередил ее, дважды постучав в дверь. Элин открыла и услышала:

– Пришла весть, что Аяш сегодня погиб. Ты должна вернуться обратно. Мне поручено тебя отвезти.

Элин была ошеломлена.

– Я могу остаться здесь еще на день, чтобы присутствовать на его похоронах?

– Его тела не нашли. Собирайся и выходи прямо сейчас.

– Нет! Я никуда не пойду. Я останусь с Газаль! – закричала она.

– Это приказ. Если не подчинишься, твоего трупа тоже не найдут.

Элин взвыла так, что, казалось, потеряет сознание. Всхлипывающая Газаль обняла ее.

– Шевелись! – пригрозил охранник.

Элин не двигалась с места. Тогда он вытащил пистолет и направил ствол на нее. Газаль взмахнула руками, обняла Элин и прижала ее к себе. Охранник двинулся на них, и Газаль громко заревела. Он оттолкнул девушку, схватил Элин за плечо и потащил за собой из дома. Заперев входную дверь снаружи на ключ, он выстрелил в воздух, проволок Элин через весь двор, затолкал ее на заднее сиденье и хлопнул дверью. Машина рванула с места на огромной скорости, но в конце улицы водитель затормозил из-за выскочившего на дорогу ребенка. Из ближайшей лавки выбежал мужчина, дернул мальчишку за плечи назад и жестом поблагодарил водителя. Элин прочитала вывеску на его лавке «Продажа сиропа из фиников». Это был тот самый магазин, где раньше торговали маринадами и оливками.

А кто спасет ее, выдернув из лап беды, как этого мальчика? Сокрушаясь об этом, Элин проклинала про себя водителя, который лишил ее шанса на побег вместе с Газаль.

На заднем сиденье Элин рассматривала сквозь слезы татуировку в виде птицы у себя на пальце. Она погладила изображение птички. Среди жителей ее деревни было распространено поверье, что потеря обручального кольца грозила супругам расставанием. Поэтому в деревне ходили слухи, что молодые Элиас и Элин, чтобы не разлучаться, отказались носить кольца. Дядя Элин обронил где-то свое кольцо и через месяц развелся. А татуировка остается навсегда, ее невозможно потерять. Элиас и Элин открыли изумленным гостям на своей свадьбе, что сделали татуировки на безымянных пальцах и не будут носить привычных колец, но не по этой причине. Их тайна заключалась в том, что они познакомились благодаря птице, поэтому выбрали ее символом своей любви.

Пятнадцать лет прошло со дня их знакомства. Ей только исполнилось двадцать, она шла из долины в свою деревню, что располагалась на склоне горы, и вдруг остановилась, заметив на дороге кеклика, попавшего в расставленные у дерева силки. Птица билась, но разноцветные плетеные веревочки прочно удерживали лапки. Элин слышала от местных жителей, что охотники считают большой удачей поймать кеклика и что красота этой птицы – ее же проклятие, поэтому волей эти птички наслаждаются недолго и очень быстро оказываются в клетке. В окрестностях ее деревни этих птиц водилось видимо-невидимо, так как жители их не ловили и не употребляли в пищу. Наоборот, они завели обычай раз в год сжигать пустые клетки и водить вокруг костра хоровод. Устраивая праздник птиц, они давали пернатым знак, что здесь им ничего не угрожает. Деревенские думали, что птицы не покинут эти места и будут садиться к ним на подоконники, предсказывая хозяевам скорые вести. Люди сжигали клетки как олицетворение зла в надежде, что птицы принесут им лишь добрые новости. Даже в своем танце они подражали полету стаи, выстраиваясь косяком. Птицы не сразу слетались к местному источнику. Сначала появлялась одна, осторожно пила и приглядывалась, выжидая. Если убеждалась, что охотников нет, давала стае знак своим квохтаньем, что на водопое безопасно. Эти птицы были чем-то даже похожи на жителей деревни – бесхитростные, но гордые. Если пуля стрелка пробивала кеклика, он взымал ввысь и стремился наверх, истекая кровью, а с последней ее каплей падал. Если охотник несмертельно ранил кеклика, птица корчилась от боли, и ее страдания напоминали танец. В деревне Элин его так и называли – «танец боли» – и исполняли его под грустную музыку, изображая мучения птицы.