– Эге-гей, как меня слышно?

– Замечательно слышно, – крикнул в камин Философ.

Через час Трубочист и Философ сидели у растопленного камина и пили горячее красное вино.

– Хочешь понять, что такое счастье, – не спеша вёл беседу Философ. Он полулежал в кресле расположив ноги на скамейке поближе к огню. Без парика и пледа он выглядел моложе. – Для разных людей счастье разное. Один рад, когда у него всё есть и ему не важно, что творится вокруг. Другой счастлив, когда его соседу плохо. Третий, когда делает добро другому. Есть люди, которые счастливы, когда занимаются любимым делом, например, путешествуют, или что-то строят. Художник счастлив если удалась картина, музыкант или артист, когда ему аплодируют. А у кого-то всё это вместе. Или вот представь, что у тебя всё есть, и деньги, и друзья, и любимая работа, а твой кот заболел и не хочет с тобой поиграть, – при этом он перевернул на спину котёнка, пристроившегося у него на коленях, и пощекотал ему животик. Котёнок взбрыкнулся и соскочил с коленок на пол. – И вот ты уже самый несчастный в мире человек, – улыбаясь просюсюкал в след котёнку Философ.

– Да, это так, и всё же, какое оно настоящее счастье, – задумчиво произнёс Трубочист. —Пускай счастье не в деньгах, но ведь и не в их отсутствии.

– Несомненно, человеку для жизни необходим некий достаток, будь то деньги или натуральные продукты и вещи, – продолжил Философ, – но существует определённая грань, за которой излишнее обогащение становится пороком, а то и смертным грехом. Впрочем, всё в мире относительно. Грешник относительно праведника – плохой человек, а относительно злодея – хороший.

– Это понятно, – сказал Трубочист, – все мы перед Богом грешники, даже праведники. А кто нам судья, – хорошие мы или плохие? Делаешь что-нибудь и думаешь – что люди скажут? А люди и так могут, и эдак, в зависимости от настроения.

– Да, мой друг, общественное мнение подвержено внешнему воздействию, и легко превращает грешника в праведника и наоборот. – Философ встал, подбросил в камин пару поленьев, затем налил себе и Трубочисту ещё вина и продолжил: – Я считаю, что всем нам главным судьёй является собственная совесть. Ты скажешь – а как же Бог? Отвечу, Бог и есть совесть.

– Так что такое совесть, она вообще существует? – спросил Трубочист.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Философ, не в бровь, а в глаз! Хороший, я бы сказал ключевой вопрос ты задал. Попробую объяснить. Наверное, ты не раз слышал, когда люди говорят друг другу – побойся Бога.

– Это когда что-то не так делается, – сказал Трубочист. – Я и сам так часто говорю.

– Вот видишь, ты считаешь, что человек, которому ты это говоришь в принципе боится Бога, потому что так его воспитали. Хорошо. А что ты скажешь про тех, кто творят зло, они бога боятся?

– Выходит, что нет.

– Вот именно! Они вообще, скорее всего, не верят в его существование, потому что их так воспитали. Внешне, они такие как все, посещают церковь, крестятся, а в душе безбожники. Для них Законы Божьи не важны. Для них кто сильнее тот и прав.

– Но ведь есть ещё справедливость.

– Справедливость, мой друг, это такое же понятие, как и совесть. Человечество веками вырабатывало критерии с помощью которых можно было жить сообща – то есть, как-то сосуществовать вместе, не истребляя друг друга. Справедливо то, что соответствует этим критериям. У разных народов они, эти критерии, разные. У кого-то всё ещё справедливо «око за око» и они истребляют друг друга. А кто-то полагается на Божий суд.

– Ты хочешь сказать, что это люди придумали Бога?

– Я так не говорю. Как бы то ни было, люди, с Божьей помощью или сами, стали жить по определённым правилам, называемыми моралью. Эти правила они с детских лет прививают своим детям. Не все одинаково.

– Это заметно, – улыбнулся Трубочист.

– Так вот, стремление соблюдать то, что человек усвоил из этого воспитания, да ещё всё то, что он впитал, идя по жизни потом, я и называю совестью.

– По-твоему совесть, это набор правил?

– Нет, мой друг, совесть – это стремление соблюдать правила, это чувство, а не вещь. Она, совесть, в твоей душе. Собственная совесть и есть наш судья, она определяет грань между хорошим и плохим. А поскольку совесть у всех разная, и зависит от среды, в которой воспитан человек, то и грань между хорошим и плохим у всех разная. Ты со мной согласен? – спросил Философ.

– Это понятно, с этим трудно не согласиться, – вздохнул Трубочист.

– Вот так и со счастьем, – продолжил Философ, – у всех оно разное. Но если отбросить всё материальное, ну, скажем, для бедняка это может быть новая рубаха, для героя победа в схватке с врагом, для богача найденный клад, то счастье – это такое состояние души, когда человеку особенно хорошо.

– Я, когда досыта поем сразу чувствую, что мне хорошо, – сказал Трубочист.

– Значит ты просто обжора, – рассмеялся Философ, – давай я тебе ещё вина налью.

– Налей, – Трубочист протянул свой бокал, – а разве ты не любишь вкусно поесть?

– Люблю, но я пытаюсь тебе объяснить, что счастье – это особенно сильное ощущение. Вот ты покопайся в себе, припомни, когда тебе было особенно хорошо, и что при этом происходило?

Они замолчали, с наслаждением попивая вино. «Девочка, да, та самая девочка, похожая на тростинку, которая грустно пела простую песенку в нише под аркой, – вдруг вспомнил Трубочист, – похоже ей тогда было намного хуже, чем мне. У меня в кулаке был медный грош, на который можно было поесть в трактире. А у девочки только безысходная печаль в глазах. Наверное, из жалости и сочувствия отдал я девочке свою монетку. Но как приятно кольнуло сердце, когда искорки неподдельной, искренней радости сверкнули в её глазах, а тихое – «спасибо» прозвучало громче колокола башенных часов». А ещё он припомнил, что с этого момента жизнь его круто поменялась в лучшую сторону. И вот он уже сидит в гостях у Философа, пьёт с ним горячее красное вино, а в кармане у него золотая монета – настоящее богатство.

– Вижу по твоему лицу, что ты уже припомнил что-то хорошее, – вывел его из задумчивости Философ, – вот и действуй в этом направлении, только не забывай – для разных людей счастье тоже разное.

Долго ещё беседовали Трубочист и Философ у жаркого камина, не спеша попивая красное вино. В конце концов Философ предложил Трубочисту переночевать у него и вообще, приходить к нему, когда тому захочется.

…

На следующий день Трубочист, тщательно отмыв себя, одежду и инструменты, на попутной крестьянской колымаге отправился в город с надеждой отыскать Девочку-тростинку, как он её уже окрестил. Пока лошадка не спеша тащила телегу от замка к городу, Трубочист успел сочинить нехитрый стишок:

Девочка-тростинка, где тебя найти,

Где лежат тропинки твоего пути?

Там не зная горя ручеёк бежит

Свежий ветер с моря голову кружит.

Может тихим вечером там, где волн прибой,

Мне судьбой намечено встретиться с тобой.

Ничего больше в голову не приходило, и он продолжал повторять одно и то же: «Девочка-тростинка где тебя найти… А в самом деле, где искать девочку, что если её нет в городе? – подумал он. – Ведь я про неё ничего не знаю, только то, что она сирота и зовут Луиза». Город был уже совсем рядом и размышления Трубочиста прервал бой часов. Подъезжали. Было пять по полудни.

В нише под аркой девочки не оказалось. Трубочист обошёл всю базарную площадь, но никто сегодня девочку не видел. Наконец, одна торговка вспомнила, что встречала Луизу за городской стеной в поле и махнула рукой в направлении старого замка.

«Девочка-тростинка, где тебя найти, – напевал Трубочист, бодро шагая по той же дороге по которой приехал. – Где лежат тропинки твоего пути?» – мелодия как-то сама образовалась в его голове и теперь уже казалась неистребимой. Городские ворота остались позади, и трубочист вышел на дорогу к замку. По бокам дороги росли яблони и груши. Он уже сорвал несколько груш, их он любил больше, чем яблоки. «Му-муму-му-муму, ручеёк бежит, – огрызок груши полетел в сторону, – Му-муму-му муму, голову кружит». – Трубочист потянулся в карман за следующей грушей, но тут из далека послышался тонкий мелодичный звук не то свирели, не то дудочки. «Она!» – почему-то сразу решил Трубочист и свернул с дороги на полевую тропинку.