«Спор историков» в ФРГ не завершен, он идет — в иной форме — сегодня и (я уверен в этом) будет идти завтра и послезавтра, его ведут и будут вести ученые XXI в. Процесс поиска моральной и политической идентичности никак нельзя полагать завершенным. Продолжительность и острота полемики о феномене германского фашизма объясняются как плюрализмом в воззрениях немецких ученых, так и прежде всего сложностью и противоречивостью самого феномена. Предельная напряженность дискуссии связана не только и не столько с внутринаучными факторами, но и с состоянием германского социума.

Процесс «извлечения уроков из прошлого» отнюдь не соответствовал (и не соответствует ныне) законам линейного развития. Очевиден его пульсирующий характер. Ритмы извлечения уроков из нацистского прошлого совпали с ритмами формирования гражданского общества в ФРГ, вхождения в жизнь новых поколений (age cohorts), смены соотношения политических сил в стране, расширения пространства научного познания Третьего рейха. Преодоление нацистского прошлого — это процесс, а не результат, и его нельзя трактовать одномерно: ни в категории «постоянные провалы», ни в категории «неизбежные успехи». Эта эпоха уже стала объектом научной рефлексии. Обнаруживается четкая связь прогресса исторической науки с моральным климатом общества, с его этическими ориентирами. Мораль и научный анализ оказываются неотчуждаемыми друг от друга. Глубоко прав Александр Солженицын, утверждавший, что новый облик послевоенной Германии, «возврат дыхания и сознания, переход от молчания к свободной речи» были определены «нравственным импульсом», «облаком раскаяния», которое наполнило ее атмосферу после Второй мировой войны[1216].

Это — целая эпоха в эволюции германского общественного сознания, эпоха, которая включила в себя жизнь четырех поколений. Эта эпоха, став уже объектом научной рефлексии, очевидно, завершается или уже завершилась. Вольфраму Ветте принадлежит обоснование трех этапов восприятия рейха обществом ФРГ. Сначала (до середины 1960-х гг.) — «фаза замалчивания». Затем (до середины 1990-х гг.) — «фаза извлечения уроков». И наступившая после объединения Германии «фаза активной культуры памяти»[1217].

Основатель научной дисциплины «современная история» Ганс Ротфельс в 1953 г. так формулировал ее содержание: «эпоха свидетелей и участников событий»[1218]. Но с уходом из жизни немцев, для которых нацистская диктатура являлась фактом собственной биографии, субстанция живой памяти непосредственных участников и очевидцев событий 1933–1945 гг. исчезает и замещается достаточно приблизительными коллективными представлениями. Франк Ширрмахер с полным основанием указывает на необходимость «высказаться до конца», потому что «вскоре не останется в живых никого, кто был там и тогда»[1219].

В основе современной памяти культуры лежат не события прошлого, а память о них, образы, которые запечатлелись в сознании современников и транслировались потомкам. Живая память существует на протяжении жизни трех поколений. Ныне наступила, говоря словами Анны Ахматовой, «третья эпоха воспоминаний», когда

По мнению Михаэля Йейсмана, сложилась «переходная ситуация, которая определяет не только образ нашей политической и социальной жизни, но и наши представления о времени и истории… Пришло время понять, что прошлое стало историей и поэтому прежние дискуссии приобрели иной характер»[1221]. На наших глазах, констатирует Петер Райхель, формируется «вторая история национал-социализма», «длящаяся до сегодняшнего дня, наполненная конфликтами история преодоления стыда и отторжения стыда, социальной памяти и социального забвения, историографических толкований и нового прочтения… Когда 8 мая 1945 г. замолчали орудия, когда в Реймсе и в Карлсхорсте была подписана безоговорочная капитуляция и Третий рейх был ликвидирован, история гитлеровской диктатуры не закончилась. Уже началась вторая история национал-социализма… Современная историография имеет дело не только с нацистским периодом, но — во все большей мере — с его второй историей, частью которой она и является»[1222]. «Вторая история национал-социализма, — продолжает ученый, — уже во много раз дольше, чем первая», и ее разработка «по-прежнему остается конфликтной»[1223].

Дистанция между поколениями позволяет превратить историческую память в инструмент манипуляции общественным сознанием, появляется возможность стихийной или направляемой ритуализации и мифологизации прошлого. Вполне обоснованными оказались опасения, высказанные Мартином Брошатом в конце 1980-х гг.: «Может случиться, что вскоре в коллективном сознании быстро произойдет эрозия нацистской эпохи»[1224].

Тревожно звучит вывод Рейнхарта Козеллека (1923–2006): «Совершенствуются критерии исследований, но они теряют цвет, они менее насыщены фактами, хотя и могут выигрывать в познавательности и объективности. Моральные оценки, скрытые защитные функции, обвинения и признания вины — все эти техники преодоления прошлого лишаются политико-экзистенциональных установок и становятся рутинным компонентом процессов анализа и выдвижения научных гипотез»[1225]. «После объединения, — подчеркивает Карл-Хайнц Янссен, — велик соблазн отправить в архив наше недавнее прошлое, о котором уже столько сказано и которое уже столько раз вытеснялось из памяти»[1226]. «Frankfurter Allgemeine Zeitung» сформулировала эту тенденцию предельно ясно: «Чрезмерное внимание к нацистской проблематике обращено не только к прошлому, но является воплощением левой критики существующего общественно-политического строя»[1227].

Происходит, по мнению Клауса Наумана, «постепенная замена социальных и политических ориентиров»[1228]. Норберт Фрай сформулировал главное противоречие современного германского исторического сознания: «Будет ли после ухода из жизни свидетелей современная история отличаться от “нормальной” истории, поскольку она лишится как специфических источников, так и инстанции, имеющей право вето? Или же ситуация будет противоположной: мы сможем постигнуть “аномальную” сущность национал-социализма вопреки нарастающей временной дистанции?»[1229]. Фолькхард Книгге уверен, что происходит «размывание непосредственных воспоминаний о периоде национал-социализма», что «делает все более значимой проблему будущего памяти».

Существует зримая опасность отторжения элементов тоталитарного опыта прошлого. Между тем именно «негативная память» должна оставаться важнейшим «ресурсом демократической культуры», залогом «сохранения самокритичных представлений о насилии со стороны прежнего государства, о его преступлениях и связанной с этим ответственностью»[1230]. Речь идет о вероятных путях и вероятных тупиках сложного и внутренне противоречивого процесса трансформации исторической культуры ФРГ.