Какой же была эта реакция? Начиная с 25 февраля на Мариенплац с утра до вечера выстраивались очереди. Поступали заявки на экскурсии для школьных классов. Приходили солдаты и офицеры бундесвера и в форме, и в гражданской одежде. Люди ждали часами. Не так уж неправ был журналист одной из региональных газет, утверждавший, что значительная часть успеха выставки была достигнута «благодаря высказываниям Гаувайлера, благодаря акциям мюнхенской организации ХСС»[933].
«Совершенно незнакомые друг с другом представители различных поколений, — отмечала «Süddeutsche Zeitung», — вступают в общий разговор. Такого здесь еще не было»[934]. Живую зарисовку происходившего перед входом в ратушу оставила американская журналистка: «Каждый раз, когда приподымается крышка над котлом германской истории, страсти бьют ключом. Но иногда вода выходит за края котла. В толпе спорящих перед ратушей разъяренные люди 65 лет и старше — они были участниками войны. Я подошла к группе этих людей и попросила каждого в отдельности сказать, почему они выступают против выставки. Один из них посмотрел на меня, помолчал, и вдруг его прорвало. Это не была полемика с выставкой, но истории об их отцах и братьях, о тяготах войны, о них самих. Истории, которые они давно уже хотели выплеснуть из себя»[935].
В субботу, 1 марта, баварская столица стала полем политического противостояния. В этот день была проведена общегерманская демонстрация неонацистов, протестовавших против выставки. Со всех концов ФРГ на полусотне автобусов с черными знаменами и плакатами прибыли скинхеды и им подобные. Их было более 5 тысяч человек, в 16 часов они собрались на Якобплац и начали двигаться по направлению к Новой ратуше. Однако на Мариенплац, защищая выставку, собралось около 8 тысяч ее сторонников, принадлежавших к различным политическим лагерям — от либералов до коммунистов. Прямое противостояние стало неизбежным. «Казалось, — писала «Süddeutsche Zeitung», — еще пять минут, и гражданская война с ее уличными сражениями была бы неизбежной»[936]. Но полицейские (их было 2 тысяч), действуя умело и грамотно, остановили неонацистов на Хохбрюккенштрассе в полусотне метров от Мариенплац. 136 человек были задержаны, скинхеды оттеснены, обысканы, рассажены в автобусы и отправлены по домам[937].
Свидетели и участники событий этого бурного дня расценили их как безусловную победу в деле извлечения уроков из коричневого прошлого. Одна из сотрудниц городского управления культуры констатировала: «Мюнхен стал другим»[938]. Но не только на площадях — в залах выставки, в умах и сердцах тысяч простых людей происходили невидимые изменения, долговременные результаты которых сказываются и сегодня.
Объективным показателем сдвигов в общественном мнении служат записи в книгах отзывов, сделанные сразу после посещения экспозиции. Записи короткие — в одну строку — и пространные, подписанные и анонимные, рядом рука школьника и рука старика. Неостывшие страсти, продолжение споров, кипевших в зале. Моментальные снимки общественно-исторического сознания в его многообразии, в его противоречиях, в его движении. Книги отзывов стали, если говорить словами Бориса Пастернака, «кубическим куском горячей, дымящейся совести»[939]. Здесь были представлены все поколения, социальные слои и политические течения послевоенной Германии: от крупных чиновников до рабочих, от бывших активистов нацистской партии до освобожденных из концлагерей противников режима[940].
Больше половины записей принадлежало ветеранам вермахта. Условно назовем их представителями «первого поколения» (годы рождения 1914–1926). Преобладали, естественно (и они сразу бросаются в глаза), тексты, проникнутые резким неприятием увиденного в выставочном зале: «Все это ложь, ничего такого не было»; «Через полвека после окончания войны организован крестовый поход против германского вермахта. Позор!»; «Выставку надо запретить!»; «Я никогда еще не видел такой неуравновешенной, грязной, леворадикальной выставки»; «Вы обвиняете весь народ, обвиняете всех немцев в преступлениях»; «Надо организовать выставку о том, какие страдания приносили немецкому гражданскому населению бомбардировки англичан и американцев»; «Я стыжусь того, в каком виде предстают на выставке солдаты бывшего вермахта. Прошлое надо оставить в покое».
Но рядом другая запись: «Мне стыдно потому, что есть люди с таким образом мыслей. Они просто страшатся диалога с прошлым. Если мы забудем обо всем, если мы оставим прошлое в покое, оно может повториться». Нередко участники войны выступали — поверх барьеров! — в поддержку правды, о которой говорила выставка: «Все здесь правильно» (подписано: «год рождения 1918»); «Я был солдатом на той страшной войне и могу только сказать спасибо за выставку. Надеюсь, молодые люди поймут, к каким преступлениям ведут расовая ненависть и вытекавшие из нее идеология и война»; «Я был там — и в наступлении, и в обороне: Одесса, Кавказ. Выставка очень хороша»; «Все показано правильно»; «Бывают в жизни такие минуты, когда остаешься один на один с прошлым. Нет слов!»; «Представь себе: тебе 17 лет, тебя отправили на фронт, и ты должен стрелять в противника. Но если ты откажешься, тебя ждет смерть. Я спрашиваю тебя, что бы ты делал на моем месте?»; «Подумайте над тем, что здесь написано»; «Пожалуйста, издайте часть этих записей как исторический источник». И записи, за которыми стоят бессонные ночи и муки совести: «Я воевал в 1939–1941 гг. 17 октября 1941 г. я отказался расстрелять пленного советского комиссара. Я не преступник!»; «Нет, мой муж не был убийцей!».
Зрители фильма «Неизвестный солдат» спрашивали Михаэля Верховена, встречал ли он в процессе работы хотя бы упоминания о тех, кто не выполнил приказ об убийстве мирных жителей, Верховен ответил, что слышал о таких, но среди ветеранов войны их не встречал. Один — лишь один — сказал режиссеру, что ему стыдно за свое прошлое, за участие в убийствах евреев. Это есть на экране. Он рассказал, как был поражен, увидев совершенно бесчеловечное обращение немцев с советскими военнопленными.
Через сотни записей в книге отзывов проступают четкие контуры драмы мужчин и женщин «второго поколения» (годы рождения 1941–1948): они не застали времена нацизма или были детьми в год окончания войны. Однако проблема вины и ответственности, соединенная с проблемой отношения отцов и детей, отдавалась тревогой и болью: «Я боюсь узнать на фотографии своего отца»; «Я все время боялась найти на снимках лицо моего отца»; «Для меня всегда было проблемой то, что мой отец был на войне. Стал добровольцем в 17 лет, служил в СС, потом 5 лет русского плена. Для меня он всегда был любимым отцом. Но что творилось там? Он говорил мне, что не участвовал в расстрелах евреев. Но что было в Харькове? С ним уже не поговоришь, он умер, когда ему было 60. Он был сломленным человеком: жертвой или преступником?». Оставалось только сожалеть об отсутствии диалога между генерациями: «Надо было задавать больше вопросов нашим отцам»; «Тот, кто молчит, виновен. Деды и отцы, говорите, хотя бы теперь, пока еще не поздно, пока все это не забылось»; «Все это нельзя описать словами»; «Я не смог досмотреть до конца, я должен был уйти. Достаточно…»; «На каком же зыбком льду мы находимся!».
Слова дочери бывшего узника концлагеря: «Выставка должна стать предупреждением для будущего. Никогда, никогда больше!». Многократно повторенная решимость извлечь уроки из трагедии Третьего рейха: «Ужасно. Теперь я знаю, почему многие люди против выставки. Я надеюсь, что все это никогда не повторится»; «Я думаю, что и пять десятилетий спустя не извлечены уроки из периода национал-социализма и что эта тема остается конфликтной сегодня». Представители «третьего» и «четвертого» поколений, «дети экономического чуда», родившиеся в Федеративной Республике и не знавшие войны и лишений… Способны ли они воспринять мучения других людей — русских, евреев, немцев? О такой способности свидетельствуют многие и многие записи: «Я хочу знать всю правду. Для меня важны причины событий. Спасибо за выставку»; «Спасибо! Эта выставка дала мне больше, чем 5 лет обучения в школе»; «Мне 19 лет. Как член ХСС, я дистанцируюсь от высказываний г-на Гаувайлера»; «Я родился в 1956-м, но мне стыдно»; «Все представляется ужасным, но хорошо, что это показано. Потому, что многие люди пробуждаются»; «Выставку должен видеть каждый. Каждый!»; «Все, кто оправдывает эти преступления, завтра может совершить их снова. В будущем я буду еще решительнее выступать против таких оправданий»; «Не думаю, что мы лучше наших предшественников. Но мы можем меняться к лучшему. Учитесь у прошлого»; «Наши ноги в крови прошлого, но в наших руках будущее».
