В начале 1970 г. западногерманскую прессу обошла фотография, сделанная на антифашистском митинге в церкви Св. Павла во Франкфурте-на-Майне. Зал переполнен, студенты сидят на полу, а на ступеньках у подножья трибуны примостился пожилой человек в очках. Он внимательно прислушивается к словам невидимого нам оратора, он готов немедленно вступить в дискуссию… Его имя — Вольфганг Абендрот (1906–1985), ученый и человек, чья судьба могла бы послужить сюжетом для увлекательного романа или телесериала.
Под влиянием Ноябрьской революции студент-юрист активно сотрудничает с компартией, но в отчаянии от догматизма ее лидеров выходит из КПГ и становится активным членом «коммунистической оппозиции», возглавленной Генрихом Брандлером. С первых дней нацистской диктатуры — участие в антифашистском подполье, в 1937 г. — арест, затем тюрьма, во время войны — штрафной батальон, переход на сторону греческих повстанцев. Вот почему — одни с гордостью, другие с угрозой — называли его «профессор-партизан».
Полный надежд, Абендрот возвращается в восточную часть Германии, получает кафедру права в Йенском университете, но в 1948 г. порывает с Социалистической единой партией Германии, руководство которой не смогло, по его мнению, извлечь уроки из истории. Абендрот перебирается на Запад, примыкает к левому крылу социал-демократии, в 1951 г. становится профессором университета в Марбурге, возглавив новую кафедру научной политики. Наступают нелегкие годы. По его собственным словам, «участие в борьбе против фашизма было самым тяжким обвинением, на которое можно было рассчитывать в это время в университете и в кругах интеллигенции»[385]. Расходятся его дороги с руководителями СДПГ, в 1961 г. его исключают из партии. Не жаловали ученого и в Восточной Германии.
В 1937 г. в приговоре нацистского суда по делу Абендрота было сказано: «Он очень опасен — именно как интеллигент». Через всю жизнь Абендрот мужественно пронес знамя недогматизированного марксизма. Своими учителями он называл Розу Люксембург и Отто Бауэра. С именем Абендрота неразрывно связаны разработка и распространение марксистских трактовок истории национал-социалистического режима. Его искренне любили студенты и едва терпело университетское и министерское начальство. За время работы в Марбурге он создал школу исследователей в области политологии, социологии, истории.
Абендрот мечтал о том времени, когда в ФРГ «привыкнут гордиться теми, кто беззаветно боролся против фашизма, и ненавидеть тех, кто служил фашизму или же помогал ему осуществлять свое господство», когда «критическое поколение ученых исправит исторические воззрения, доставшиеся от отцов». Весной 1966 г. Абендрот выступил с небольшим курсом лекций по проблематике национал-социализма перед студентами Свободного университета в Западном Берлине. Подчеркнув, что гитлеровский режим означал «продолжение функций капитализма», но в форме «преступного варварства», марбургский профессор обратил внимание слушателей на историческую ответственность образованных классов Германии, в особенности преподавателей немецкой высшей школы. Им была присуща «идентификация со всеми устремлениями агрессивного империализма», «ненависть к вождям революционного крыла рабочего движения и снисходительное презрение к лидерам реформистского течения»[386].
Подчеркну: влияние Абендрота простирается далеко за пределы того чрезвычайно узкого круга западногерманских ученых-обществоведов, которые именовали или именуют себя марксистами. Один из самых талантливых исследователей проблематики нацистского режима, безвременно умерший Детлеф Пойкерт (1950–1990) отмечал, что «научная и политическая деятельность Вольфганга Абендрота была продолжением антифашистских, демократических традиций». Благодаря ему, полагал Пойкерт, «заветы социалистического рабочего движения были пронесены сквозь темные 50-е годы и стали достоянием поколения левой молодежи»[387]. По мнению Ганса Моммзена, труды Абендрота «нашли широкий отклик у студенческой молодежи», а под влиянием его идей в ФРГ развернулись «дискуссии о переломных эпохах в истории Германии»[388].
В 1960-е гг. в ФРГ, отмечает Гюнтер Плум, «были вновь открыты возможности анализа фашизма при помощи марксистского теоретического инструментария»[389]. Достаточно неожиданным и плодотворным явилось обращение ученых ФРГ к «прежним социалистическим и коммунистическим интерпретациям фашизма, переживавшим некое подобие ренессанса»[390]. Ганс-Ульрих Велер, которому принадлежит это суждение, имел в виду прежде всего интерес к установкам Августа Тальгеймера, неортодоксального марксиста, лидера оппозиции в КПГ и Коминтерне. Тальгеймер пытался применить принадлежавшую Марксу концепцию бонапартизма к анализу нацистского движения и нацистской диктатуры. При всех издержках установки Тальгеймера (вряд ли возможен перенос на современные процессы оценок, относящихся к середине позапрошлого века), его мысль о том, что в условиях диктатуры происходит «обособление исполнительной власти», «порабощение исполнительной властью всех общественных классов»[391], побуждала к дифференцированному анализу системы политических и экономических институтов Германии 1933–1945 гг.
Формула Тальгеймера о «союзе самостоятельных партнеров» — крупной буржуазии и фашистского государства — стала основой нескольких научных дискуссий, проходивших в исторической периодике и в публицистике 1960-х гг., в том числе дискуссий о так называемом примате политики.
Центром марксистски ориентированных исследований проблем германского фашизма стал в этот период Марбургский университет. Из чисйа последователей Абендрота известны имена Рейнгарда Кюнля (1936–2014) и Рейнгарда Опица (1934–1986)[392]. Заслуживает признания их активная общественная позиция, противостоявшая любым попыткам ограничения демократических свобод и реабилитации Третьего рейха. Историкам Марбургской школы принадлежит несомненная заслуга популяризации социально-экономической интерпретации нацистской диктатуры. Выдержал несколько изданий и получил широкое распространение в ФРГ вышедший под редакцией Кюнля сборник документов «Германский фашизм»[393].
Однако научный уровень многочисленных публикаций историков Марбургской школы оказался ниже уровня работ ее основателя. Явным схематизмом проникнута, например, трактовка Кюнлем социальной функции фашизма: «сохранять капиталистические отношения собственности и связанные с этим привилегии правящих классов в условиях, когда система переживает кризис и существует угроза выступления масс против нее». Что же касается неофашизма, то Кюнль именовал его «само собой разумеющимся, закономерным продуктом развития общественного и политического развития ФРГ»[394]. При таком подходе смазываются различия между фашистскими диктатурами, с одной стороны, и иными существовавшими или существующими режимами, с другой. Можно согласиться с Генрихом Августом Винклером, считающим, что модель, предлагаемая Кюнлем, «может произвести сильное впечатление из-за своей простоты», но именно эта «простота» аргументации оборачивается «скороспелым анализом», «абстрактной схемой» и поэтому вызывает наибольшие сомнения[395].
Черты односторонности и схематизма, присущие работам ученых Марбургской школы и в значительной степени некоторым публикациям леворадикального журнала «Аргумент», побудили Ганса-Ульриха Велера весьма резко охарактеризовать их как «тибетские молитвенные свитки ортодоксальных марксистско-ленинских дефиниций»: «Из любой главы каждой из книг Брахера, Брошата и Нольте, из каждой статьи Ганса Моммзена или Вольфганга Шидера можно узнать о национал-социализме куда больше, чем из материалов ведущейся их контрагентами уже много лет “критической дискуссии” о фашизме»[396].
