Отпив кофе, Кастор прислушался к чайкам, кружащим над портом. Там узкая полоса воды, со всех сторон окруженная кранами и площадками, соединяла Эрцилль и Темиль, и была единственным местом на всей планете, где цепь пусть и уходила в воду, но была хотя бы относительно близко к суше. Там, в портах, рабочие трудились в поте лица даже сейчас, готовясь ночью принять очередную вереницу цепеходов, медленно спускающихся вниз по туго натянутой белой цепи. Воображение кардийца улетало прочь, к звездам, к бесконечной черной мгле, усеянной звездами, настоящими и фальшивыми, как звезда Эрцилля. К одной из них, что медленно, но верно приближалась. К дому, к Карде.

— Господин Кастор, вам письмо! Веревочное! — из всех существ, что обитали в этом городе, лишь дети не менялись, оставаясь такими же шумными и торопливыми, как и в любом мире.

Не открывая глаз, Кастор протянул руку в сторону голоса, слабо улыбнувшись. Письма он пусть и получал, но поклонницы писали их на бумаге, часто забывая о слепоте молодого человека, а дома его никто не ждал и не вспоминал. Нить со множеством узелков ему мог отправить лишь один человек.

Мальчик забрался рукой в глубокую курьерскую сумку, принялся копаться в ней, выуживая нужное послание и небрежно сминая остальные. Пара секунд, и он вытянул длинный, тонкий шнурок, вложил его в руку кардийца.

— Уже оплачено! А дайте на конфету, а?

Кастор тихо усмехнулся. Привычным жестом он забрался двумя пальцами в кошель на поясе, выудил из него треугольную монетку и звонко подкинул ее в воздух. Мальчик ловко поймал ее, улыбаясь, и, откланявшись, убежал прочь.

Послания узлами всегда отличались лаконичностью, как и древний язык кардийцев в целом. Одни только пьяримы могли иногда сплетать целые сети стихов и поэм, но это был не тот случай. Пальцы парня осторожно, словно касаясь сокровища, стали читать:

“Она прибывает завтра. Проверь ее. От цутов избавься.”

***

Один путешественник как-то сказал, что в криокапсуле сны не снятся. Для девушки, что мертвым сном спала внутри изолированного саркофага, эти слова были ложью.

Долгая, бесконечно тянущаяся ночь окружала ее. Ночь, как и сотни ночей до этого, но та, что, казалось, никогда не закончится. Она сидела, положив голову на стол, в мерцании бесконечных огоньков и десятков мониторов. Иногда где-то в темноте раздавался короткий писк — тридцать седьмой радар, опять заела крышка чехла. И ничего нового, ничего не менялось. Мир был статичным, мертвым, замершим.

Для кого-то такой сон, возможно, был бы хуже кошмара, но не для нее. Лишь сейчас, спустя столько времени Люба, а именно так ее на самом деле звали, могла перестать бежать, скрываться, придумывать и бороться. Лишь сейчас она могла положить голову на стол, уставившись в темноту сквозь толстые линзы очков, и подумать о том, что случилось и о том, что ждет ее впереди.

В какой-то момент, конечно же, мысли начинают дрейфовать в совсем другом направлении. Несколько дней она провела, вспоминая слова песни, которую как-то услышала сквозь помехи на местном радио. Сколько бы девушка ни искала ее в интернете, но песня, казалось, не существовала вообще нигде, кроме мало кому интересной радиостанции. Вспомнив строчку, она попыталась даже ее записать, но лишь только стоило ей отвести взгляд от бумаги, как слова и буквы на ней перемешивались, расплывались, превращались в иероглифы Шестилунья.

Думала она, конечно же, и о деле. Сейчас, когда возвращаться назад уже было поздно, она, дочь знатного рода, не была столь уверена в том, стоит ли ей возвращаться домой. Ее искали прозелиты по обвинению в темной магии, Фарталин Янцар даже утверждала, что девушка сама, по своей воле прибыла на Шуррах для проведения ритуала. В этом случае, возможно, семья уже отказалась от нее, и в отчем доме ее ждет только наказание за вещи, которые она даже не помнит. А учитывая то, что сверх этого добавлялись и обвинения в убийствах, ситуация казалась Любе еще мрачнее. Возможно, она прямо сейчас медленно плыла прямо в лапы льва, и нужно было очень осторожно проверить почву по прибытии.

Но ни один сон не длится вечно. Цепеход, набрав внушительную скорость в межпланетарном пространстве, постепенно замедлялся, несколько раз в день хватаясь за цепь, что плыла под его брюхом для корректировки курса. Притяжение с каждым днем становилось все сильнее и ощутимее, все быстрее становились сердцебиение и метаболизм пилота, оживающего после долгой медитации для того, чтобы завершить путешествие. И спустя почти два месяца огромное существо с прикованным к нему трюмом крепко держалось за цепь, спускаясь вниз, к порту города Эрхим, столицы малого царства. Впереди и позади него ползли по цепи такие же существа, каждый со своим номером и символом правящего дома. Затеряться в такой толпе было бы несложно, учитывая тот ненормальный поток товаров и пассажиров, проходивших через единственный цепной порт, связывающий эту часть Эрцилля с Шуррахом, но за этим конкретным цепеходом уже следили внизу.

Существо медленно, грузно спустилось с цепи, вставая на твердую землю сперва двумя, а затем и всеми четыремя огромными лапами. Из-под черного одеяния раздался громкий, шипящий вздох. Оно сделало еще несколько шагов в сторону прочих своих собратьев и, наконец, рухнуло вниз без сил, а красный полупрозрачный “глаз” начал медленно растворяться, высвобождая пилота, сидевшего внутри.

Кастор в привычной ему манере держался чуть поодаль, наблюдая через маску за происходящим. Его, как и прочих пьяримов, учили определять источники света по тепловому следу, а также высчитывать то, насколько яркий свет они отбрасывали, и стройный молодой человек умело держался в тени, пусть и не знал наверняка как эта самая тень должна выглядеть.

Первым из цепехода вывалился сам пилот. Лишь только мутная перегородка между ним и внешним миром исчезла, как он, широко раскрыв глаза, стал шумно глотать ртом воздух, осторожно выбираясь наружу. Кто-то из уже пришедших в себя пилотов помогли ему выбраться из цепехода, из-под одеяния выпал отросток с нервными окончаниями, и юноша, пошатываясь, побрел к трюму.

Воздух внутри был холодным, даже пах по-другому. Это все еще был грязный, отравленный воздух Радиуса, в котором витали тонкие нотки ветров Шурраха. Хуже было в саркофагах, с которых в местах соединения с крышкой Фальт стал сдирать высохший герметик. Тут же в нос ударил привычный, но все такой же неприятный запах затхлости, спертого, плохого воздуха. Каменная крышка медленно съехала в сторону, открывая вид на безжизненное тело молодой девушки, посиневшее и холодное. Сразу же он сдвинул крышку и с саркофага второго пассажира, который тоже пока еще напоминал труп, и, пока трюм проветривался после долгого пути, стал готовить противоядие.

Кастор подошел ближе, уже не так отчаянно скрываясь от чужих глаз, стал наблюдать за происходящим. В спешке и суете оживившего ночью порта никто и не обращал внимания на очередного кардийца, ожидающего кого-то недалеко от посадочной площадки цепеходов. В руках он перебирал нить с посланием, раз за разом перечитывая его.

Зелье от цутского анабиоза было куда проще того вещества, которое этот анабиоз вызывало. Если для того, чтобы уснуть на многие месяцы требовалось специальное молочко, вырабатываемое цутами только в определенное время года в их родном мире, то чтобы оживить человека достаточно было чего-то очень острого и горячего. В идеале, конечно, чтобы это что-то было еще и калорийным, потому что двухмесячный путь пусть и проходил в почти что полном анабиозе, кое-какие процессы в организме все-таки продолжали происходить.