Один за другим больные поднимались, вытирали с лица скопившуюся кровь, отдирали толстые корки с глаз. Те, на кого колдовство подействовало быстрее всех, тут же бросались на пол в нижайшем поклоне перед той, что спустилась к ним с вершины этого мира. Пение становилось громче, лечебница сотрясалась от звуков и силы, витавшей в воздухе. Все сильне и сильнее, чаще, больше. Чаша уже не пела — монах ритмично бил по ней резной палочкой, поднимая инструмент над головой.

И вдруг — тишина. Все закончилось так же быстро, как началось. Не удержавшись на длинных ногах, девушка, искаженная и вызывающая у Келефа ужас и отвращение, упала на пол. Солдаты тут же окружили ее, не давая подойти к бездыханному телу никому из простолюдинов, что, возможно, впервые за свою серую, несчастную жизнь лицезрели нечто подобное. Не подпускали и Келефа, который в ужасе смотрел, как конечности девушки медленно приходят в норму, кожа становится нормального цвета, а дыхательные отверстия на шее затягиваются. Рина сдавленно, тихо застонала:

— Келеф… Подай руку…

Глава 20: Желтая тень

Работа принцессы Сеотосов не закончилась на лечении больных. Этот город, Остацин, страдал. За фасадом сверкающих сквозь стену огня дождей, за чистыми улочками верхних улиц скрывался город настоящий, такой, как Келеф еще не видел. Там улицы, утопленные в спирали домов и надстроек, никогда не видели солнца. Бесконечные подпорки и колонны в и без того узких, похожих на коридоры улицах делали проход по некоторым из них почти невозможным. И все же там теплилась жизнь, единственно возможная на Темиле. Тысячи и тысячи жабьих глаз, перепончатых рук, голодных животов и пьяных умов. Голоса, шепот, стоны, плач, смех.

Рина Сеотос, первая и единственная титулованная дочь своего отца, трудилась слишком сильно для девушки ее статуса. Не успело ее тело восстановиться после тяжелейшего ритуала, как она, вместе со своей свитой, отправилась вглубь нижнего города, туда, где просили ее присутствия простые люди.

— Келеф, помоги, — обратилась она к слуге, приоткрыв окошечко. Через него она протянула худую, истерзанную инъекциями руку, из которой торчал металлический катетер с длинной краковой трубкой. — Я сама… Боюсь.

Второй конец трубки не был ни к чему подсоединен. Девушка протянула ему небольшой флакон с золотой жидкостью, отвернула взгляд. Чего она боялась? Катетер уже в руке, вводить иглу в нее не нужно. Лишь подсоединить флакон с миамом.

Осторожно взяв его из рук госпожи, Келеф продел конец трубки во флакон, повернул, по ее указанию, крышку. Жидкость, наполняя полупрозрачную трубку, побежала к руке, девушка болезненно застонала, стиснув зубы.

— Это больно? — тихо спросил ее Келеф.

— Нет, это… Обидно… Ну ничего. Ничего. — она быстро взяла себя в руки, утерла слезы и широко улыбнулась.

Кожа щек начала розоветь, в глазах заблестела жизнь. Скрывая боль внутри себя, она заставляла себя улыбаться. Но даже через маску понимала, что ее спутник не разделяет ее радости.

— Улыбнись. Ты хороший мальчик. — тихо усмехнулась она, ладонью мягко прикоснувшись к шее юноши.

И оттого было больнее. Она не была той, кем пыталась казаться. Не была вечно веселой, глупой и избалованной дочерью правителя, нет. Это была взрослая, принявшая на себя огромную ответственность женщина, и ответственность эту она стойко несла на своих хрупких плечах.

Люди взывали к ней по самым разным причинам. В паланкине девушка развернула длинный свиток с местами, которые ей нужно было посетить. Второй, после лечебницы, остановкой был дом сапожника — когда-то Рина помогла его жене, которую жестокий человек с Эрцилля изуродовал до неузнаваемости. Теперь же у них родился второй ребенок, маленькая девочка с совсем прозрачными, розовыми перепонками между пальчиков. Колдунья склонилась над маленькой ротанговой люлькой, улыбнулась малышке, а та, беззубо улыбнувшись в ответ, протянула к ней маленькие ручки.

— Ты ж моя красавица..! — ахнула Рина, и, казалось, едва сдерживала себя, чтобы не расцеловать ребенка. — Ушки па-а-апины, торчат, как два плавника. Дя-я-я?

— Хех-хе… Есть такое, — неловко усмехнулся отец семейства. — Ах, точно, у меня для вас кое-что есть! Минуту…

Он исчез в глубинах мастерской, и спустя минуту вернулся с алым свертком, внутри которого была пара изящных туфелек на высокой костяной подошве.

— Я за всю жизнь не сумею вернуть вам долг, но прошу, примите их.

Склонив голову, мужчина обеими руками протянул ей сверток. Рина улыбнулась:

— Решили как назвать?

— В честь вас, госпожа, — поклонилась ей дежурившая у люльки мать, приземистая, худая темилька. — Благослови тагац, у нее будет такое же доброе сердце.

Дальше — дела чуть более важные, но все еще не из таких, какими должна заниматься принцесса такурата. Этот просит рассудить его спор с соседом, глупцы не могут решить кому принадлежит их общая между домами стена. Другая встречает Рину, рыдая — ее единственного сына выгнал с работы, не заплатив, один проходимец, на корабле которого парень ловил рыбу. И вновь она берет на себя ответственность, и вновь обещает, что поможет. И ведь поможет.

В круговороте чужих проблем, разговоров и историй из жизни день проходит незаметно. Люди, наводнившие улицы утром, к вечеру, словно прилив, исчезли. Смеркалось, и вечерняя прохлада воющим ветром гуляла по извилистым тесным улочкам Остацина. Неизменным оставался лишь дождь и жизнерадостная, убийственно позитивная улыбка принцессы. Под конец дня она даже оживилась, пришла в себя, и по дороге домой уже так же, как и утром, непринужденно болтала со своим подарком от Фриды:

— …а вот мама наоборот, знаешь… Ну как сказать…

— Теплая?

— Ну, не то чтобы теплая. Скорее, не холодная. Антихолодная. Контрхолодная!

— То есть, теплая.

— Ну да… А я как сказала?

Паланкин поднимался все выше и выше. Здесь скорость носильщиков сильно падала, подниматься вверх, да еще и с таким грузом, было значительно тяжелее, чем спускать его вниз. Но плавно, постепенно они возвращались домой. Распахнулись ворота, процессию обдало потоком теплого воздуха. Высокий шпиль ждал, делая последние вздохи перед наступлением ночи.

Наверху, у парадного входа, двое застали Цару, мать семейства, с подносом в руках, выходящую из кухни. Она тут же остановилась, внимательно и долго взглянула на дочь, словно пытаясь оценить какой ущерб та нанесла себе сегодняшним колдовством.

— Получилось? — наконец, спросила она.

— Отчасти… — вздохнула Рина, надув губки. — Это не совсем то. Помогло тем, кто был на ранних стадиях болезни, но другие…

— Гух с’ге… — выругалась Цара, отчего Рина, покраснев, ахнула. — Ты этого не слышала. Хм…

— А мы не можем обратиться к дяде Сафону? Наверняка у него найдется какое-нибудь гюке антибиотика.