– Я так рада, что ты снова с нами! – громогласно объявила старушка и шевельнула сухонькой ладошкой. Клетчатый усач тут же вложил в нее обшитый кружевом носовой платок. Старушка обстоятельно отерла рот, промокнула зачем-то сухие глаза и не глядя сунула платочек назад. Усач принял его, бережно свернул и положил в карман с таким лицом, словно это был оригинальный экземпляр Декларации независимости.

– Ваша внучка в полном порядке и движется к скорому выздоровлению, – вступил, откашлявшись, старичок. – Я наблюдаю некоторую спутанность сознания, но после ритуала возвращения души это совершенно нормально. Дух, пребывающий в иных горизонтах, теряет связь с нашим миром, и на восстановление памяти требуется время.

– Какое именно? – перевела на него прицел черных зрачков старушка.

– От недели до месяца, госпожа Дюваль. В данном случае я бы предположил самые краткие сроки. Теодора молода, она находится в благоприятной обстановке и окружена заботой близких. Господин Ардженто, я полагаю, вы поможете кузине восстановить чистоту сознания.

– Конечно. Тео, дорогая, я сделаю все, что могу, – растянул ярко-розовые губы в улыбке клетчатый усач. – Я так рад, что ты к нам вернулась!

– Да, – просипела оглушенная Тео. – Я тоже рада.

Одобрительно покивав остреньким подбородком, старушка – бабушка, ее бабушка, госпожа Дюваль, – снова наклонилась, поцеловав Тео в щеку.

– Выздоравливай, моя милая. Постарайся поспать. Хороший отдых будет тебе на пользу.

Развернувшись, она двинулась к двери, величественная, как ледокол, а за ней потянулись и все присутствующие. Последней из комнаты вышла горничная, напоследок бросив длинный любопытный взгляд.

Тео закрыла глаза. Кружилась голова, и от этого казалось, что кровать медленно вращается, покачиваясь, как лодка на волнах. Начало тошнить, но одна только мысль о воде отзывалась мучительными желудочными спазмами. Тео сухо сглотнула, медленно, глубоко вдохнула и так же медленно выдохнула.

Этого не может быть. Безумие. Просто безумие. Это невозможно.

Поначалу Тео верила, что проснется. Вот-вот заверещит, надрываясь, будильник, и эта нелепая реальность рассыплется, оседая в сознании тяжелым муторным следом забытого кошмара. Но будильник все не звонил и не звонил, сон длился, и через некоторое время Тео начала задумываться: а что, если это не сон? Может быть, все остальные ее воспоминания – это галлюцинация, а старушка Дюваль, и балдахин, и любопытно таращащая глаза Мэри – это самая что ни на есть реальная реальность.

Когда ты сходишь с ума, невозможно отличить вымысел от правды.

Может, Тео жила в Огасте, работала в Citizens Financial Group и только что закончила бракоразводный процесс. Сейчас она лежит в больнице, вокруг мерно пикают датчики, а мама забегает раз в неделю, чтобы выложить в инсту очередное скорбное фото. И весь этот викторианский бред – всего лишь порождение травмированного мозга.

А может, Тео всегда жила в Сагельене, на Липовой улице. Каждое утро она пила чай с бабушкой, обменивалась шпильками с кузеном Гербертом, а вечерами вышивала крестиком. Или что она там делала на самом деле. Возможно, это Огаста – тяжелый горячечный бред, безумный город, рожденный коллапсирующим сознанием.

– Не беспокойтесь, госпожа, я помогу. Вот так, вот так… – то ли для Тео, то ли сама для себя приговаривала служанка, подкладывая стопкой подушки. От них едко пахло лавандой, пылью и вездесущим, всепроникающим нафталином. Тео закашлялась, задыхаясь и вздрагивая, и Мэри подхватила ее под плечи.

– Да вы же совсем слабенькая, как котеночек! Обопритесь об меня, давайте, ну же!

Тео нащупала ладонью горячую полную руку, уперлась в нее и попыталась подняться. Тело не слушалось, лежало, чужое и тяжелое, но Мэри была рядом – и Мэри действительно помогла. Один мягкий рывок, и вот Теодора уже не лежит, а полусидит, опираясь спиной о гору подушек.

Теперь она хорошо видела свое тело. Даже под одеялом было очевидно – Тео похудела раза в два. Или даже в три. В любой другой ситуации она бы обрадовалась такому неожиданному везению, но теперь крохотное легкое тельце вызывало суеверный ужас.

Это было не ее тело.

Ее

Не ее.

Тео медленно подняла руку. Ладонь казалась чужой и странной, незнакомой, словно наследие марсианской цивилизации. Она не узнавала эти пальцы. Слишком тонкие, слишком прозрачные, с правильными удлиненными лунками ногтей. У Тео были не такие ногти. Ведь не такие же?

Или такие?

– Дайте мне зеркало, – хриплым шепотом попросила Тео.

– Госпожа, ну что вы, ну зачем вам… Давайте лучше бульончика покушаем, с греночками, какао выпьем… – зачастила Мэри, нервными движениями поправляя на приставном столике посуду.

– Зеркало. Пожалуйста, – Тео вложила в голос всю твердость, на какую была способна. Служанка сникла и медленно, нога за ногу поплелась к комоду.

– Вы же болели, госпожа. Похудели, побледнели… Может, сначала покушаем, умоемся, я окошко открою – воздухом подышим… А потом уж и на себя поглядите! – Мэри держала в руках резную рукоять зеркала, словно убийца – нож.

– Нет. Сначала зеркало, а потом… еда, – Тео не смогла заставить себя произнести бесформенно-младенческое «покушаем».

– Ох, госпожа…

Мэри медленно, нехотя подняла круглое зеркало – и Тео вдруг стало страшно. Что она увидит там, за стеклом? Кто притаился в тусклой, призрачной глубине, расчерченной темной сетью отслоившейся амальгамы?

Тео жалела о том, что попросила зеркало. Но было поздно. Она заставила Мэри выполнить просьбу, и отступить теперь было непозволительной слабостью. Дрожащей рукой Тео притянула зеркало к себе и наклонилась вперед.

Это была не она!

Не она, не она, неонанеонанеона!!!

Вскрикнув, Тео оттолкнула Мэри и свалилась на подушки, задыхаясь и всхлипывая.

Это была не она!

– Ну что вы, госпожа, ну как же, ну что ж вы… – отбросив проклятое зеркало в сторону, служанка тут же обхватила Тео за плечи, укачивая, как ребенка. – Вот говорила же я: не надо смотреть! А вы заладили: давай и давай. Нельзя вам сейчас расстраиваться, слабенькая вы, чувствительная. Ну подумаешь: похудели, подурнели. Так вы ж болели сколько! Чуть небу душу не отдали! Но сейчас все позади. Вот будете кушать хорошо, порошки пить – те, что доктор прописал, – и мигом красоту вернете! А я еще вот что вам скажу. Нужно молоко с медом и с жиром гадючьим пить. Первейшее средство от немочи. Доктора такого не посоветуют, а я вам говорю: молоко, и мед, и гадючий жир. Оно, конечно, на вкус очень даже дрянь, но помогает исключительно. У меня племянница заболела, доктор только руками разводил – не могу помочь, и все дела. Так сестра знахарку привела, та горшочек с гадючьим жиром достала и в молоко ложку бултых! А потом медом липовым подсластила. Так племянница через два дня с кровати встала, а через неделю на реку белье стирать бегала! Вот такое вот средство! Не то что эти порошки. Я, конечно, ничего дурного про доктора сказать не могу: он вас с того света возвернул, чудо совершил, самое что ни на есть чудо. Но насчет всяких женских слабостей – это, я думаю, знахарка лучше знает. Так что вы не расстраивайтесь, госпожа, не плачьте. Я завтра жиру-то гадючьего принесу, у сестры еще полгоршка осталось…

Тео лежала, уткнувшись в мягкое горячее плечо, и слушала бесконечный поток воркотни. Слова плыли через ее сознание, как тихая прозрачная вода, скользили, не оставляя следа. Образы вспыхивали и гасли: больная девочка, змеи, старуха с горшком… А за этим бессмысленным калейдоскопом картинок стояла одна, главная. Тонкое, болезненно-бледное лицо, окаймленное каштановым прядями волос. Это была не она. Не Тео.

– Дай еще раз, – потребовала Теодора, с усилием выпутываясь из убаюкивающих объятий.

– Что? – оборвала себя на полуслове Мэри.

– Зеркало. Дай еще раз. Я посмотрю.

– Да что ж это такое! Вон как вы расстроились – а теперь опять! Не дам! Ишь чего удумали! Только-только доктор дела поправил – а вы себя уморить решили…