Аппарели сошлись и захлопнулись, сквозь их серо-черную пелену ещё просматривалась Земля, но вот они стали приближаться к нему, словно лифт, прозрачность тускнела, превращаясь в окрас воронёной стали. Когда вертикальный размер достиг порядка двух метров, движение воронёной платформы остановилось, гравитация неожиданно поменялась, и Андрес, отлипнув спиной от потолка виртуальной камеры, сбалансировав, встал на ноги. Рядом, как ему показалось, с грохотом упал космический мусор, целой кучей, хотя реально шума он не слышал. «Улов космического невода», – невесело пошутил биомозг. Взгляд остановился на крупной детали длинной около метра. Биокомпьютер сразу отметил, что она похожа на обломок небольшой ракеты: вот конусообразный обтекатель диаметром примерно полметра, с рваными краями, внутри него просматривался серый цилиндр с обрывками жгута. В этот момент все предметы, в том числе и его скафандр, потеряли прозрачность. Насколько позволял шлем, он поднял голову, чтобы осмотреться. Вверху покрытие цветом было идентично полу – воронёная сталь. Потолок имел округлую форму, в центре – огромный люк с задвижными шторками, похожими на защиту объектива, как у ранних фотоаппаратов. «Шлюзовая камера космического корабля неизвестного происхождения», – иронично подумал Андрес. В тот же миг вверху пульсаром пробежал голубоватый огонёк, словно перехватывая и понимая его мысли, раскрылся как цветок верхний люк, сделавшись к тому же ещё и прозрачным, еле заметным. За ним оказалась световая кубическая камера с размерной стороной приблизительно в пять метров. Невидимая сила голубого света потянула его внутрь, словно мотылька из ночи к уличному фонарю. «А как же мусор?» – некстати отреагировал его биомозг. Обломки на полу шевельнулись, кроме обтекателя с цилиндром внутри, но за ним не последовали. «Ракетный обломок тяжёленький, – успел прокомментировать биокомпьтер, пока Андреса перемещали вверх, – и, похоже, фонит, индикатор-то зашкаливает красным, надышался космосом. Нас спасают, отделяя от него».

Новый отсек незнакомого корабля не был просторным, но и малым его назвать было нельзя. Его внутренние габариты постоянно менялись в зависимости от угла зрения и ещё от чего-то, а вот от чего – Андрес понять не мог. Это как в зеркальной комнате – пространство увеличивается до бесконечности, но стоит присмотреться, и оно заканчивается на расстоянии вытянутой руки. Здесь было почти так же, но отсутствовали зеркала, и расстояние до стен как бы играло с воображением наблюдателя, то сокращалось, то увеличивалось. Алгоритм таких изменений словно следовал за мыслями Андреса или даже чуть опережал их, навязывая вектор мышления, словно демонстрируя свои неординарные возможности: «вот, смотри, сейчас стена отдалится», – и стена отдалялась, «а теперь рядом», – и она делалась настолько близкой, что казалось, в следующий момент его может раздавить, сплющить, как утилизационный мусор под мощным прессом.

Освещение в отсеке отсутствовало, оттого кругом всё вырисовывалось мрачным, что в свою очередь подавляло оптимизм Андреса на благоприятный для него исход, но было отчего-то видно, и надежда в душе теплилась, казалось, из глубины стен исходит внутреннее молекулярное свечение неизвестного материала и не даёт всему погрузиться во тьму. В тот же миг испуганной фантазией о причинах этого беспокойства пронеслась в биомозге мысль – корабль «пришельцев» поглощал свет, высасывал из объекта световые потоки, он его «пылесосил».

Неожиданно в этом безразмерном пространстве появились ниши. «Как пеналы… для людей, – оценивал Андрес увиденное, – если не выразиться точнее…» Он отсёк дальнейшее продолжение мыслительного трека, боясь его исполнения. Ближайшая ниша, вспыхнув принятым от него светом, приблизилась к Андресу. Не успел он ценить этот манёвр, как оказался внутри тесного футляра. «Что и следовало ожидать!» – саркастически отозвался его биомозг на изменения обстановки.

Прогноз биомозга Андреса на анабиоз в пенале не оправдался. Картинки воспоминаний о детстве, со звуками и даже запахами, обрушились непрерывном каскадом. Не кино, не театр и не сон, а жизнь, проживаемая заново, всплывала с пояснениями и комментариями. «Треки жизни», ‒ обозвал их биомозг Андреса. И тут он… «вспомнил» то, чего не знал, что прошло мимо его детского сознания, как ночь, полная жизни и тайн, мимо незрячего. Он переживал заново тот момент, как в выходной майский день в его жизнь вползли, словно слизняки-улитки на молодую виноградную поросль, дедушка с бабушкой по материнской линии. Их привезла мама из далёкого посёлка городского типа с труднопроизносимым названием Евклидовск. «Точно! Так он и назывался! – удивился его биомозг. – Что же раньше не мог вспомнить? Удивительно!» Селение затерялось где-то в подмосковных лесах, да так глубоко и конспиративно, что ни он, ни папа никогда там не бывали.

Вот так начался первый трек.

…Под вечер, когда они с папой смотрели забавные сатирические мультики на школьную тему, зажглось информационное окно на смотровом секторе экрана. Трое стояли у подъездной двери – мама и два чудака. Папа ринулся навстречу, попутно давая голосом указание двери открыться, Андрес с нехорошим предчувствием потянулся следом.

Незабываемая картина: сухая сморщенная старуха, маленького росточка с вызывающей причёской: коротко стриженные редкие волосы, выкрашенные в ярко-рыжий цвет, мелированы естественной сединой. Рядом стоял высоченный моложавый старик, слегка наклонённый и опиравшийся правой жилистой рукой на стильную трость. Вытянутое лицо старика, с розоватыми скулами, суточной щетиной, висящей кожей снизу у подбородка, выглядело моложе лет на десять, чем у его спутницы. Отличительной особенностью пожилой пары были схожие крючковатые носы и огромные, ничем не прикрытые ушные раковины. Лопоухость у мужского пола не так бы бросалась в глаза из-за размеров головы, но эффект пары заставлял детский взгляд перемещаться снизу вверх для сравнения, тогда-то это и обнаруживалось. Тёмный волос дедушки торчал редким ёжиком, видимо, был стрижен под ноль пару недель назад, что удивительно для такого возраста – отсутствие седины, о закрашивании полсантиметра поросли не могло быть и речи.

«Ну что, так и будем таращиться? – грудным грубым голосом спросила старуха и, сделав шажок вперёд, властно выдала следующий вопрос: – Ты кто такой будешь?»

«Мама! Я же тебе говорила – моего мужа зовут Филипп», – из-за спины деда послышался разочарованный уставший голос.

«Тогда впускай гостей, Филиппок, не стоять же час целый у двери, коль целоваться не хочешь!»

«Дана, Дана! Не груби, мы же интеллигентные люди», – вкрадчиво и ласково проскрипел, как сухое дерево на ветру, старик.

«Викуся! Замолкни! Я знаю, что говорю», – тоненько пропела старушка в ответ.

Отец сначала попятился, лишь затем посторонился, пропуская в узкий коридор нежданную родню.

«Невежда! Даже поздороваться как следует не может», – снова грубо проворчала старуха и, лихо работая локтями, отвоевала для себя и своего «парня» пространство в прихожей.

«Здравствуйте, Даная Борисовна и Виктор Павлович, мы рады вашему приезду, проходите, располагайтесь», – запоздало приветствовал тёщу и тестя отец. Виктор Павлович сначала церемонно протянул руку отцу для приветствия, а потом и внуку. Кисть оказалась длинной, сухой и холодной, Андрес успел ощутить её таковой потому, что рукопожатие затянулось.

Старуха тем временем деловито скинула красные полукеды и, оставаясь в наклонном положении, продолжала бубнить: «Рад он! Чуть в объятьях не задушил, Филипп, к полу прилип».

«Дана! Прекрати!» – рыкнул дедушка и, отпустив руку мальчика, похлопал по ягодицам бабушки, шорох памперса при постукивании известил всех присутствующих о начале новой эры в их совместной жизни.

Андрес сделал с папой несколько шагов назад, в глубь смежной с прихожей комнаты, позволяя неожиданным гостям продвинуться от входной двери, чтобы сопровождающая их дочь, а по совместительству его мама, вошла следом. Она выглядела уставшей, улыбка на губах натянута. Отец в таких случаях называл улыбку кислой. Тёмно-каштановые волосы спутались, хотя длина их едва доходила до шеи, и не обозначали характерного типа причёски, пробор справа был едва заметен. Широкий лоб открыт, справа расположился одинокий локон, брови опущены, а глубоко посаженные глаза от усталости потемнели и казались ещё больше ввалившимися. Прямой острый нос с небольшой горбинкой посредине, периодически шмыгал, выдавая мамину усталость и напряжение. Из-за спины отца мальчик продолжал жадно рассматривать вошедших, уделяя большее внимание старшему поколению.