— Пришло тебе время жениться…

Однако вскоре горизонт его омрачился, предвещая бури, о которых он и помыслить не мог…

В переулке появились слухи извне, несущие какое-то странное предупреждение. Говорили, что разлив Нила будет в этом году скудным, или же его не будет вообще. Интересно, что бы это могло значить? Говорили также, что беды и несчастья станут приходить один за другим, пока не останется ничего. Правда ли это? Значит, продукты станут дефицитом, возможно даже, всё пропадёт. Разумно поступит в этом случае тот, кто ещё сегодня запасётся, чтобы было, чем довольствоваться завтра. Этому мудрому правилу последовали обладавшие властью и богатством. Харафиши посматривали на всё это со смехом, не веря в то, что лишатся куска хлеба, заработанного потом и кровью, либо по милости дающих подаяние…

Воздух наполнился гудящим звуком, окрасился в отталкивающий жёлтый цвет. И ночью, и днём по переулку ползли тени тревоги…

Колесо несчастья неслось вперёд без остановки. Цены росли как на дрожжах час за часом. На горизонте сгустились чёрные тучи. Продовольственные магазины работали только по полдня из-за дефицита продуктов. В воздухе стоял гул жалоб и причитаний. Перед лавками, торгующими мукой и бобами, устраивались демонстрации.

Теперь люди только и говорили, что о еде. О ней постоянно велись разговоры — в баре, курильне и в кафе. Зажглась искра и полыхнул огонь. Даже знать начала роптать открыто, хотя им никто не верил, ибо их выдавали полные румяные лица. Анба, владелец бара, сказал:

— Это эпидемия!

Цены продолжали повышаться, в особенности на зерно. Самаха воскликнул:

— Зерна не осталось даже столько, чтобы птицам было чем прокормиться…

Но Фатх Аль-Баб однажды ночью заявил своей бабке:

— Какой же он лжец! Склад полон зерна…

И добавил:

— Цены, которые он выставляет, всего лишь новая форма поборов и отчислений клану.

— Попридержи свой язык, сынок, — взволнованно ответила она.

— Он дикарь, ему неведомо сострадание, — с горечью заметил он.

Атмосфера стала ещё мрачнее и безобразнее. Цены безумно взвились вверх. Появился острый дефицит бобов, фасоли, чая и кофе. Исчезли рис и сахар. Хлеб словно забавлялся с народом, играя в прятки. Нервная напряжённость подавала признаки пренебрежения ко всему: участились кражи, то и дело происходили похищения кур и кроликов. Дошло до того, что некоторые жильцы грабили по ночам прохожих прямо перед своими домами. Члены бандитского клана принялись угрожать и предупреждать народ, призывая его к нравственности и солидарности. Но глотки их были крепки, а животы набиты до отвала.

Дни обнажили свои жестокие, острые клыки. Замаячил призрак голода, подобно минарету безумного зодчего. Распространились слухи, что люди поедают лошадей, ослов, собак и кошек, а вскоре и совсем примутся друг за друга…

В это холодное, тусклое время каким-то странным проблеском пронёсся один день, словно появившись из другого мира. Ихсан, дочь главы клана Самахи, сочеталась браком с сыном владельца конторы, торгующей древесиной. Был устроен феерический праздник, невиданный дотоле переулком, и бросавший вызов и времени, и голоду. Госпожа Фирдаус объявила, что накормит всех бедняков-харафишей. Толпы голодных стекались на свадьбу. Но как только на головах слуг были вынесены подносы с едой, харафиши набросились на неё, словно дикие звери. Расхватали еду и смешались между собой, словно частички пыли в ветреный день. Они принялись пихать, тянуть, хватать, а затем сцепились и начали бить друг друга, пока кровь не смешалась с супом. Люди упивались, охмелённые хаосом и беспорядком. Накатившая на них волна понесла их к бару, который они опустошили, сожрав все закуски, и залпом осушив бочонки с выпивкой. Затем они ринулись обратно в переулок, ликуя и швыряя обломки кирпичей в призраков развалин. Переулок стал объектом дебоша и безумного загула до самого рассвета…

На следующий же день переулок стал ареной атаки возмездия и устрашения. По нему рыскали люди Самахи. Сам же главарь клана туда и обратно мерил шагами путь, начиная от арки до самых подступов к главной площади. Ни один харафиш не спасся от взбучки и унижения. Всюду была рассеяна паника, переулок опустел: на улице не было ни одного прохожего, лавки и магазины позакрывались, как и кафе, курильня и даже местная мечеть — в тот день туда не пришёл на молитву никто.

Фатх Аль-Баб сидел подле бабки удручённый и грустный, и сказал:

— Мой предок Ашур никогда не вернётся.

Старуха лишь печально поглядела на него, и он добавил:

— Он всё-ещё гневается на нас!

— Ситуация в эти дни даже хуже холеры во времена Ашура, — пробормотала Сахар.

— А в обители по-прежнему поют радостные гимны!

— Возможно, это молитвы, сынок.

Тогда Фатх Аль-Баб встревоженно заметил:

— А не лучше ли было бы им пожертвовать людям из того, что имеют?

Но Сахар горячо возразила:

— Нельзя их порицать!

— Но у них есть плоды тутовых деревьев, а на грядках растут овощи.

Она предупредительно махнула рукой, а он вздохнул:

— Этой всё мой брат, Самаха, он сам и есть настоящий дьявол…

Тьму пронзила частичка света. Сострадательный шёпот незаметно затесался в тишину. Тайна не вышла за пределы домов-развалюх харафишей. Они всеми силами старались сохранить её, ибо от этого зависела их жизнь. Кому-то в руки сунули целый мешок с продуктами, после чего шёпотом сказали: «Это от Ашура Ан-Наджи». И тут же силуэт растворился в ночной тьме. Впервые это случилось под аркой, вслед за тем — в проходе близ стен обители, потом повторялось ещё в самих трущобах, где обитали харафиши. Сами же харафиши только перешёптывались. Своим врождённым инстинктом они догадывались, что тайный благодетель разыскивает их, и все эти передачи предназначены именно им. Они получали свой удел от неведомых сил, понимая, что чудо происходит в ночной тьме, что окно милосердия открыто, и что Ашур Ан-Наджи или его дух ходит среди них, что стены твёрдого, молчаливого бытия раскалываются, и из них на свет божий выходит нечто неизвестное. По венам их текла кровь, а сердца снова пульсировали жизнью.

Мешок милосердия и шёпот Ашура Ан-Наджи…

Хмель восторга и радости вернул жизнь и развязал их языки, плясавшие под мелодии своих чаяний. Они повторяли имя Ашура столько, что он словно воплотился в жизнь. О мешках с едой не упоминалось, но распространилась новость о том, что Ашур воскрес под покровом ночи. Люди Самахи только смеялись над этим суеверием. Они говорили, что бдят всю ночь, но всё равно никого так и не встречают. Тогда Самаха позвал шейха Османа, — шейха местной мечети, — и сказал ему:

— Люди просто с ума посходили от голодухи…

Шейх склонил голову, и Самаха спросил:

— Дошло ли до вас то, что говорят о возвращении Ашура?

Шейх снова кивнул головой в знак согласия. Самаха спросил:

— Что вы об этом думаете?

— Это не правда…

— Однако это ещё и богохульство…

— Это богохульство, — с тревогой подтвердил шейх.

— Тогда выполните свой долг! — решительным тоном сказал Самаха.

И шейх начал вести проповеди среди людей, предостерегая их не впадать в суеверия и богохульство. Он сказал:

— Если бы Ашур действительно восстал из мёртвых, то принёс бы вам еды!

Харафиши лишь посмеялись над ним, и в душах их укрепилась вера в Ашура.

Тьма превратилась в таинственный канал связи между духами. Пространство захмелело от перешёптываний с глазу на глаз, в полной беспечности и неведении о наличии тех, кто бдительно стоял на страже. Эти тайные беседы протекали, переполненные пылом и страстью. Люди переспрашивали друг у друга:

— Это ты — Ашур Ан-Наджи?!